Марина Серова - Ну и дела!

Еще одно правило работы сыщика: нет труда скучного, есть необходимый.

Я терпеливо и добросовестно откаталась на колесе два часа, сделав за это время пять полных оборотов, но зато после этого я, совершенно ничего не опасаясь, направилась к дому Когтя, собираясь среди бела дня открыто перелезть через чрезвычайно удобные для этого решетчатые ворота и без приглашения проникнуть в дом.

За время моего сидения на колесе я открыла одно благоприятное для моих намерений, но очень и очень странное обстоятельство: дом никем не охранялся. На сторожевых вышках и в фонаре на гребешке никого не было. Минут двадцать назад из дома вышла женщина и пешком (!) направилась в сторону улицы Достоевского, как я потом поняла — к автобусной остановке. Дом пуст, и лучшего момента для визита ждать было бы глупо.

Абсолютно никто из окрестных жителей не появился в поле моего зрения, не окликнул меня, когда я не торопясь перебиралась через ворота. Не залаяла ни одна собака — ни во дворе, ни на улице. Здешние места, видно, ко всему привыкли: лезет человек через забор, значит, ему так нужно, вмешаешься, себе дороже выйдет.

Замок на двери оказался гаражным, без ломика с ним было не справиться, а шуметь мне все же не хотелось.

Я пошла вокруг дома и обнаружила еще кое-что, заставившее меня серьезно задуматься: у одной из стен лежала мертвая немецкая овчарка весьма внушительных размеров. Вряд ли прошло больше суток, как ее застрелили.

Так и не сумев себе это объяснить, я двинулась дальше и в задней стене когтевского шедевра архитектуры нашла то, что мне было нужно, — небольшое, низко расположенное окошко какого-то подсобного помещения.

Чтобы не терять времени, я не стала аккуратно и тихо вырезать стекло циркульным стеклорезом с присоской, а просто двинула по нему локтем. На звон стекла дом ответил прежним молчанием.

Вытащив из рамы осколки, я протиснулась внутрь и оказалась в полуподвальной кухне. Подробности быта когтевского семейства меня мало интересовали, единственное, что я для себя отметила, — раковина была завалена грязной посудой, а на столе стояли начатая бутылка «Реми Мартэн» и чайная чашка с остатками того же коньяка.

Винтовая лестница вела наверх.

«Минут десять я могу себе позволить», — решила я и начала осмотр с первого этажа.

Семь комнат разной величины были обставлены одностильной мягкой мебелью. Я сразу открыла для себя массу мелких, но много сообщающих деталей.

Сиденья кресел и диванов были девственно упругими и не имели даже следов какой-либо продавленности. Полированные поверхности, очевидно, тщательно протирались, но в складках покрывающих столы скатертей я обнаружила целые слои пыли. Пыль для сыщика — это своеобразный хронограф, и показания его всегда красноречивы. Поэтому, когда я обнаружила толстый слой пыли еще и в стоящих на столах пепельницах, у меня не осталось никаких сомнений — здесь редко бывают люди.

Нежилая атмосфера этих с виду ухоженных помещений просто бросалась в глаза и поражала какой-то смертельной скукой. В одной из комнат явно жила прислуга, это следовало из царившего в ней беспорядка.

Но и прислуги сейчас в доме не было, иначе отсутствовал бы и беспорядок.

На первом же этаже я обнаружила и караульное помещение: деревянные нары для отдыха, длинный обеденный стол с двумя рядами массивных деревянных табуретов, стойка для автоматов. В караулке не было ни оружия, ни каких-либо предметов, говорящих о присутствии человека.

На втором этаже — огромная гостиная с пропорциональным ей круглым столом, сервированным на двенадцать человек, старинные напольные часы размером с платяной шкаф, несколько кожаных диванов у стен с журнальными столиками перед ними и высокими китайскими вазами по бокам.

Остальные помещения второго этажа также были нежилыми и предназначались, скажу кратко и без подробностей, для отдыха и развлечения гостей. Никакого интереса они у меня не вызвали.

То, что меня интересовало, находилось на третьем этаже. Мне нужна была комната Людмилы Анатольевны, когтевской супруги.

Вряд ли Коготь хранит дома важные документы. Сомневаюсь также, что он сентиментален и любит, разглядывая фотографии, вспоминать свое прошлое.

Его жена — дело другое. Неработающая женщина, живущая в атмосфере смертельной скуки этого дома, должна тосковать о своем прошлом, каким бы оно у нее ни было. Семейные фотографии в таком случае — масло в огонь, бальзам на душевные раны. Источник воспоминаний о прошлом и сладкой тоски по несвершившемуся счастью…