Марина Серова: От греха подальше

Размышляя подобным образом, я в процессе доведения жилплощади до стерильного состояния добралась до своего маленького, но очень симпатичного бара, и взгляд мой остановился на непочатой бутылке настоящего «Наири». Недавно мне его привез Гарик Папазян из ближнего зарубежья…

— Что же это происходит? — остановил меня внутренний голос, на сей раз в образе взрослой, умной и волевой Татьяны Ивановой. — Сначала сомнительные мысли на лошадиную тему, теперь вот коньяк! Черт знает что!

— И на самом деле, что это я? — ответила внутреннему голосу маленькая, ленивая, пойманная на месте преступления Танечка и, потупившись, добавила: — Я больше не буду…

Закрыв бар на ключ, я прошлась по комнатам и, убедившись, что самый привередливый санинспектор остался бы мною доволен, достала волшебные косточки и приготовилась к священнодействию. Как это ни странно, я впервые за несколько дней вспомнила о них.

5+18+27 — «Вам кажется, что жизнь монотонна, лишена остроты, разнообразия и приключений. Зато она обещает вам спокойствие в будущем, когда страсти улягутся и ценности переосмыслятся».

Я давно перестала удивляться проницательности косточек, поэтому первая часть пророчества нисколько не удивила меня. Действительно, в течение нескольких дней я ни от кого не пряталась, ни с кем не сражалась, не попадала в отчаянные положения. И нормальная человеческая жизнь представлялась мне пресной и монотонной. Не случайно я выбрала себе такую эксцентричную в глазах большинства или даже неприличную для женщины профессию. И не только не хочу другой жизни, но и не представляю себя в другой роли.

Но вот вторая часть пророчества не так буквальна и однозначна. Тут придется покумекать, пошевелить извилинами.

«Зато она обещает вам спокойствие в будущем, когда страсти улягутся и ценности переосмыслятся». Немного поразмыслив, я истолковала эти слова так: впереди меня ждут «страсти» — события из разряда немонотонных, переоценка неких ценностей, а может быть, переосмысление каких-то устоявшихся представлений о жизни, о самой себе… Поживем — увидим. Одно было ясно — спокойствия мне не видать. А то, что судьба в преддверии «страстей» подарила мне несколько дней отдыха — это замечательно. И прожить их нужно так, чтобы не было мучительно стыдно!

Такая перспектива меня вполне устраивала. Пластинка к этому времени закончилась. Я поставила ее на место, поправила прическу и произнесла зловещим шепотом: «Приветствую тебя, страсть…»

Пронзительный и будто охрипший после долгого молчания телефонный звонок вернул меня в мир реальности.

— Привет, Танюха, — негромко произнесли на том конце провода. И время остановилось. Но только на миг. Затем стремительно помчалось вспять и отбросило меня в далекую юность, почти детство, к событиям десятилетней давности.

— Привет, Танюха, — произносил этот же голос в те далекие дни, и ноги становились ватными, и комок, на секунду застрявший в горле, срывался и катился куда-то вниз, а сердце замирало.

Он был живой легендой нашего института. Герман. Так называли его все, от застенчивых первокурсниц до бородатых аспирантов… «Герман», — шептали вечерами девочки в общежитии. «Герман», — произносили самые отчаянные головорезы и крепко пожимали его твердую ладонь. У него так и не появилось клички, хотя называть друг друга по имени было тогда не принято. Я до сих пор не знаю его фамилии и не знала ее никогда. Она просто была не нужна. Было имя — Герман. Сказать, что его уважали, значит, ничего не сказать. Не просто уважали, не просто побаивались. И даже не просто восхищались. Его буквально боготворили. И это было поразительно.

Герман завораживал всех своей непохожестью, нетипичностью. Оригинальность? Пожалуй, и это определение не подходило к этому человеку.

Он никогда не появлялся на многочисленных студенческих пьянках, не курил, не заигрывал с симпатичными абитуриентками, не посещал дискотек. При его появлении даже не очень фривольный анекдот казался пошлостью. У него не было близких друзей. Впрочем, не было и врагов. Хотя, возможно, были тайные недоброжелатели, но они предпочитали оставаться тайными.

Учился он блестяще, и учеба давалась ему легко. Он был немногословен, хотя его нельзя было назвать замкнутым. Его фразы передавались из уст в уста и часто становились последним аргументом в споре. «А Герман сказал…» — и разногласия прекращались.

Однажды на стадионе возник спор о приемах самбо. Каждый отстаивал свой любимый прием и доказывал его преимущества.