Марина Серова: Под ручку с мафией

Фыркнул зло носом, продолжил сквозь зубы:

— Как знал, сволочь, что мочить не будут!

Компания расположилась на кухне, освещенной все тем же розовым, похожим на язычок огня, плафончиком. Когда мы вошли туда, один из бандитов стоял нагнувшись над раковиной — смачивал раны на изуродованной физиономии, двое других шарили по шкафам и холодильникам, занимаясь сервировкой стола, — выставляли на него все, что, по их представлениям, подходило под понятие съестного. На столе, уже запотевшие, поблескивали три бутылки водки с зелеными наклейками, литровая бутыль белого мартини была пренебрежительно оставлена на полу возле холодильника. По всему видно — хозяйничали здесь люди простые и грубые.

— Где Егерь? — спросил Цибиз, по-хозяйски усаживаясь на трехногую табуреточку.

— Во дворе, за улицей смотрит.

Удовлетворенно хмыкнув, Цибиз скрутил пробку с одной из бутылок, задержался, оглядывая стол.

— Из чего пить будем?

— Да, черт, стаканов-то нет, — ответил один, показывая издалека стопку, вспыхивавшую по граням разноцветными искрами, — все баночки какие-то сраные!

И ахнул ее, разлетевшуюся на тысячи хрустальных брызг, об пол.

— Хватит буянить, все! — пробубнил губами-оладьями тот, у мойки. По одежде, похоже, тот самый, что отдал мне нож.

Ох, если б не нож!

— Ладно, льем во что-нибудь, — Цибиз встряхнул бутылку, — а то Татьяна вздыхает что-то!

Во что-нибудь налили, выпили молча. Вкуса я не почувствовала, проглотила, как воду. Вообще-то я водку не люблю. Но вместо таблетки…

В руки мне сунули баночку с икрой и ложку. Позаботились.

— Закусывай, Ведьма, а то окосеешь!

— Как там Маленький? — интересуюсь, набивая рот всем подряд.

— Спросим мы с него, — обещает Цибиз, глянув подобревшими глазами, — за все спросим, и за Маленького тоже!

— Его уже везут! — радостно сообщает мне тот, что стопку разбил. — Он сейчас уже черт знает где!

И засмеялся, придерживая пальцами щеку под напрочь заплывшим глазом.

Похихикали все, даже Цибиз изволил улыбнуться. Одна я, ничего не понявшая, сохранила невозмутимость.

— Тихо!

Через холл из прихожей донесся шум распахнувшейся двери, вскрик, звук оплеухи.

— Вот тебе и везут!

Бандиты разом вскочили, табуретки с грохотом покатились по полу.

— Да я ж с него одежду содрал и ханки вколол — коня свалит!

— Тихо, сказал!

Цибиз с пистолетом в руке, мягко ступая, прошел к двери.

— Идем, кентуха, идем! — донеслось из холла.

— Егерь это!

— Егерь, ты чего?

— Непонятки, Цибиз! — Голос задыхающийся, словно у человека, занятого тяжелым трудом. Звук, будто пнули кого-то.

— Что там еще?

Цибиз поднял табуретку, сел на свое место — напротив меня. Мне не хотелось оборачиваться, ну не хотелось, и все тут!

— Какой-то фраер возле дома вертелся. Волына при нем.

— Давай его сюда.

Судя по звукам, в кухню кого-то втолкнули. Звучный шлепок — еще одна оплеуха.

На стол рядом с моим локтем со стуком положили пистолет. Старенький, грязненький, потертый, пластмассовая накладка на рукоятке с трещиной.

— Где «макара» взял, а?

Вопрос не в бровь, а в глаз.

— И на кого ж ты его поставить собрался?

Вот теперь — по сути, «в цвет», как говорится. И все-то у них непросто, все с вывертом!

— Мой это!

Что-что? Голос — родной почти! Оборачиваюсь и чуть не падаю с табуретки — такой меня смех разобрал, до визга! Наверно, нервное! Слышу, как кто-то сказал ошарашенно:

— О! Теперь Ведьма умом двинулась!

— Абориген! Еще один убийца на мою голову!

— Так ты на нее!..

Подхватились бандиты, налетели, сгребли за грудки, боднули в нос рассеченным лбом так, что закровянился он сразу.

— Ты, тухляк, за нее тебе не просто шнифты выставят! Я обещаю! Яйцами своими закусишь — это самое малое, понял?

Цибиз спросил меня взглядом и, без слов во всем разобравшись, махнул рукой:

— Гони его на хер!

— Ствол отдайте! — буркнул абориген, вытирая под носом.

Вот наглец!

— Вали отсюда, козел вонючий, — ответили ему блатной скороговоркой, — делай ноги, пока можно, и больше не оглядывайся!

Егерю налили, и он опять ушел, а Сергей, достав из угла, выставил на стол сумку. Небольшую, черную, на «молниях».

— Это багаж Джентльмена твоего, Танюха, — проговорил он размеренно, почти торжественно. — Ты уж извини, поговорить тебе с ним теперь не удастся.

Ох, наговорилась я с ним. Вспомнила розовые корешки выбитых зубов. На всю оставшуюся жизнь наговорилась!

— Мы заглянули, — Цибиз шлепнул по сумке, — и решили — нам эти вещички без надобности. Это тебе. Делай с ними что захочешь.