Гилберт Честертон - Льюис Кэрролл

Г.К.Честертон

Льюис Кэрролл

Перевод Н. М. Демуровой

Юбилей Льюиса Кэрролла это на деле юбилей Алисы в Стране чудес; дитя воображаемое при этом встает перед нашим воображением живее, чем дитя, истинно существовавшее. И в той, и в другой чувствуется некая манерность того времени; и в той, и в другой, вероятно, манерность была скорее внешней, чем истинной. Перед нашим внутренним взором встает, словно на застывшем дагерротипе или старой фотографии тех времен, праздничная группа в солнечный час каникул и скромный священник, который был "_доном_" или лектором в Оксфорде, сидящий в окружении столь же чинных (по меньшей мере такое они производят впечатление) девочек; он вдруг начинает небрежно чертить диковинные рисунки, рассказывая при этом сказку, где все перевернуто вверх ногами; сказку, более удивительную, чем самые необузданные вымыслы Мюнхгаузена или Ариостовы путешествия на луну {1}. Это было нечто новое; нонсенс ради нонсенса; подобно тому, как бывает искусство для искусства. Никто не был бы так шокирован, как сам мистер Доджсон (таково было настоящее имя этого священника), если бы он услышал, что его ставят в один ряд с художниками-анархистами, толкующими о l'art pour l'art. Однако Кэрролл был художником гораздо более оригинальным. Он осознал, что некоторые образы и рассуждения могут существовать в пустоте в силу собственной безудержной дерзости; некой сообразной несообразности; этакой уместной неуместности. И это было не только очень ново, но и очень в национальном духе. Можно даже сказать, что одно время тайной нонсенса владели только англичане. Мосье Каммаэртс {2} дает блестящее описание того, какой загадкой кажется поначалу нонсенс нациям, обладающим более логическим складом ума. Это был плод неукротимой фантазии одного века и одного народа, что доказывается и тем, что еще один - и только один - мастер этого рода, Эдвард Лир, писавший "нонсенсы" в стихах, был также англичанином и также викторианцем. Всякий образованный англичанин, в особенности англичанин, имеющий (что гораздо хуже) отношение к системе образования, торжественно заявит вам, что "Алиса в Стране чудес" - это классика. И, к нашему ужасу, это действительно так. Тот веселый задор, который во время каникул завладел душой математика, окруженного детьми, превратился в нечто застывшее и обязательное, словно домашнее задание на лето. Легкомысленные забавы логика, выворачивающего наизнанку все логические нормы, окостенев, сами - я произношу эти слова с трепетом - стали нормой. "Алиса" - классика; а это значит, что ее превозносят люди, которые и не думали ее читать. Ей обеспечено надежное место рядом с творениями Мильтона {3} и Драйдена {4}. Это книга, без которой не может считаться полной ни одна библиотека джентльмена; книга, которую потому он никогда и не рискнет снять с полки. Мне горько об Этом говорить, но мыльный пузырь, выпушенный из соломинки поэзии в небо бедным Доджсоном в минуту просветленного безумия, стараниями педагогов лишился легкости, сохранив лишь полезные мыльные свойства.

Вина в том не Льюиса Кэрролла, а скорее Чарлза Доджсона; по крайней мере вина того мира, в котором он жил и который собою являл, а до некоторой степени и поощрял и пропагандировал. Его нонсенс - часть особого дара англичан; но также и неумолимого парадокса англичан. Никто, кроме них, не смог бы создать такой бессмыслицы; однако никто, кроме них, создав такую бессмыслицу, не попытался бы отнестись к ней серьезно. Теперь уже нонсенс стал чуть ли не делом патриотическим, против чего я лично и хотел бы скромно возразить. Моральный долг состоит в том, чтобы прислушаться к голосу разума; однако моральный долг не состоит в том, чтобы прислушаться к голосу, отрицающему разум. Это всего лишь забава, и ни один из поклонников Льюиса Кэрролла не превзойдет меня в любви к таким забавам. Как я попытаюсь показать ниже, многие из действительно оригинальных достоинств его фантазии были заглушены тяжеловесными похвалами; похвалами произведению, которое критиковать надо так же, как оно было создано, - легко, без нажима. Публике можно велеть молчать или даже можно, в известном смысле, заставить ее замолчать, если человек, обладающий определенным весом, говорит со смыслом. Но нас нельзя заставить слушать человека, который несет бессмыслицу; это грех противу самого духа и атмосферы того праздника, которым является это произведение. И все же я с ужасом думаю о том, что произведения Льюиса Кэрролла вошли сейчас в систему нашего образования, что в нынешние либеральные времена означает обязательное образование.