Б. Седов - Зэк

– Это ошибка, – сказал Иван.

В кабинет вошел полковник милиции, кивнул на Ивана: этот? Всех присутствующих, кроме Таранова, он знал в лицо, но почему-то спросил: этот? И все сразу закивали: этот, этот. Полковник оживленно потер руки и сказал:

– Влип, красавец. Тут тебе не бандитский Петербург. Тут, бля, строго.

Криминальная обстановка во Владимире не сильно отличалась от общероссийской – горожане помнили даже стрельбу из гранатомета по магазину «Золотые Купола»… и насчет строгости помнили: совсем недавно судья Л-в освободил из-под стражи авторитета Сергея Н. по прозвищу Богач. Богач вышел на подписку о невыезде, а на следующий день погиб главный свидетель по его делу… тут, бля, строго. Не забалуешь.

– …тут, бля, строго.

– Это ошибка! – закричал Таранов. – Это какое-то недоразумение.

– А это? – сказал один из оперов, показывая рукой на карабин. – Это тоже недоразумение?

«Сайга», выброшенная Иваном из окна на скорости около восьмидесяти километров в час, «потеряла» прицел и выглядела как инвалид. Иван промолчал.

– Мудак ты, – сказал опер. – Сейчас мы сделаем тебе парафиновый тест и однозначно найдем на руках следы выстрела. Да и тачку твою приметную Горилла хаа-рашо запомнил. Доказов на тебя выше крыши, дядя. И у тебя теперь одна дорожка.

– Какая? – хмуро спросил Таранов.

– Во «Владимирский централ», милый.

А снег за окном все шел, шел, шел… и белым занавесом отрезал Таранова от предыдущей жизни.

Светлана заварила кофе. Поплыл по кухне душистый, густой запах «Арабики». Она сидела и смотрела, как язычки газа лижут дно латунной турки… турку ей Ванька подарил. Где он сейчас? Почему не звонит?

Она по-настоящему любила этого странного человека. Она выросла в очень интеллигентной семье, с детства говорила по-английски и по-немецки. Таранов был человеком «не ее круга». Так сказала бы мама. Но мама вот уже семь лет живет в Норвегии со своим Хансом… Мама, мама! Мне одиноко, мама.

Светлана взяла любимую Ванькину кружку, налила в нее кофе. Потом взяла с подоконника сигареты… Это была первая сигарета с тех пор, как уехал Таранов. Светлана раскрыла полупустую пачку «Мальборо» и увидела сложенный в несколько раз лист бумаги. Забилось отчего-то сердце. Она вытащила листок, развернула: «Любимая, прости меня. Если сможешь, прости меня. Я уехал далеко и, вероятно, надолго… так надо. Это очень трудно объяснить, но поверь мне, что так надо. Я не знаю, когда вернусь и вернусь ли… Если меня не будет полгода – не мучай себя, устраивай свою жизнь.

Прости меня, любимая. Не думай, что я предал тебя. Это неправда. Это не так. Я сделаю все, чтобы вернуться, но если не повезет… прости. Я люблю тебя. И. Т.»

Слеза скатилась на лист бумаги, побежала по сгибу… замерла… размыла буквы «И. Т.».

После первого допроса, на котором Таранов больше молчал, чем говорил, его отправили в ИВС… Усатый сержант затолкнул его в камеру и дважды повернул ключ в замке.

Иван осмотрелся: стены грязно-зеленого цвета «под шубу», желтый потолок с разводами протечек, «толчок», ржавая раковина и сплошной – от стены до стены – помост с деревянным же «подголовником». На помосте сидел пожилой мужчина в наброшенном на плече дорогом пальто.

– Здравствуйте, – сказал Таранов.

– Добрый вечер, – с ноткой иронии в голосе ответил мужчина.

– Не особо, – пробормотал Иван, обращаясь скорее к себе, нежели к соседу.

– Возможно, молодой человек, вполне возможно. Но «добрый вечер» не есть констатация факта, это пожелание… Вы пожелали мне здоровья, а я ответил вам пожеланием, чтобы этот вечер оказался для вас добрым.

Иван не ответил, присел на помост и вытащил сигареты… разговаривать не хотелось. Ни с кем и ни о чем. Пожилой дядька, видимо, это понял и с расспросами не лез. Иван протянул ему сигареты, но тот улыбнулся и покачал головой:

– Я свое давно выкурил, молодой человек. К сожалению… Жизнь – это сплошная цепочка потерь. Друзей, женщин, надежд… и даже таких маленьких радостей, как сигарета или рюмка коньяку. Впрочем, это я так, по-стариковски брюзжу. Не обращайте внимания.

Иван закурил и задумался. Перед глазами – как видеозапись – прокручивались события последних дней и месяцев. В них была некая неумолимая логика, которая и привела Ивана сюда, в камеру ИВС. Таранов осознал это сразу, вдруг. Пронзительно-четко. Подобно тому, как при вспышке молнии озаряется ночной пейзаж и все то, что было до этого скрыто, делается видимым в мельчайших деталях.