Александр Трапезников - Механический рай

Чтобы избавиться от неприятного чувства, Карина распахнула все окна, включила радио, телевизор и снова уселась возле Колычева. Она смотрела ему в лицо, поглаживая светлые волосы. Когда Алексей пришел в себя, она приготовила крепкий чай с лимоном и начала поить его с ложечки, вливая между губ.

— Ничего, ничего… — шептала она, поправляя подушку. — Скоро пройдет… Только не пугай меня больше… Тебе лучше?

— Гораздо, — прошептал он, глядя на нее не только осмысленно, но даже как-то чересчур пристально. — Что со мной было? Обморок?

— Я бы сказала — припадок. У тебя эпилепсия?

— Вроде того. Но припадки бывают не часто, раза два в год. Извини, что это случилось в твоей квартире.

— Хуже, если бы произошло на улице.

— Да, ты права. Еще бы отвезли в вытрезвитель. Один раз со мной так и было. Приняли за пьяного. Впрочем… Все дело как раз в алкоголе. Мне нельзя пить.

— Никому нельзя пить, — успокоила его Карина.

— Но особенно таким, как я. Я ничего не болтал? — вдруг спросил он. Иногда со мной бывает.

— Нет, ты бился головой об пол и хотел откусить себе язык.

— Никого не звал? Никаких имен не произносил? — продолжал допытываться Алексей.

— Ты просто как шпион, — усмехнулась Карина. — Да, звал своего резидента. Только я не разобрала, как его имя.

— А зачем тебе вообще знать? — серьезно ответил он. — Рано еще. Каждый должен созреть. Пройти по ступеням. Познать.

— По-моему, тебе надо отдохнуть, — забеспокоилась Карина.

Его голос, вся эта бессвязная речь пугали. О чем он говорит? Она чуть придержала его за плечи, когда он попытался встать. И Алексей вновь обессиленно откинулся на подушку.

— Я ведь неслучайно тебя выбрал, — прошептал он.

— Ну конечно, — согласилась Карина, думая о другом.

— Нет, ты не понимаешь! — рассердился Колычев, но это получилось забавно, поскольку он не мог даже толком поднять голову.

— Естественно, не понимаю, — снова согласилась она. — Ты лежи.

— Любовь — это одно. Это всего лишь мостик между двумя существами, — слабым голосом произнес он. — И совсем другое — то, чем ты занимаешься. Вся твоя жизнь. Тот мир, в котором ты существуешь, И там, в этом мире, должна быть ты.

— Почему? Почему не ты — в моем мире? И вообще, он един, мир.

— Нет, ты не понимаешь… — Голос его слабел, растворяясь в сумерках. Есть два мира. Два. И они находятся в постоянной борьбе друг с другом…

Ничто не предвещало беды. Дети стайкой переходили улицу. Рядом шли две пожилые воспитательницы. Горел зеленый свет. Да и ни одной машины поблизости не было. Дети возвращались из зоопарка, продолжая делиться впечатлениями. Жирафа видели, крокодил был болен, медведи грустили, а обезьяны вели себя подобающим образом — как обезьяны. Неожиданно откуда-то из подворотни вылетел мотоциклист в шлеме и черной куртке. Он мчался прямо на детей. Врезавшись в толпу и раскидав всех передним колесом, как мошкару, мотоциклист пронесся дальше и скрылся за поворотом. Все произошло в считанные секунды. А пожилые тетки-учительницы даже не успели ничего сообразить и теперь дико кричали, ползая по асфальту среди уцелевших и сбитых детей.

Школа была закрыта, но Герасим и не собирался туда идти. Свою учебу он уже считал законченной. Ничего полезного школа ему не дала. Поплескав бензином на парадную дверь, Гера уселся на мотоцикл и бросил спичку. Вспыхнуло красиво. Полюбовавшись немного пламенем, он понесся прочь.

В одной из коммерческих палаток, на отшибе, двое кавказцев лениво играли в нарды, чтобы убить время. Клиентов не было. За последний час подползли лишь два местных торчка, наскребших на бутылку водки, да знакомый пацан, купивший пакетик анаши. Водка изготовлялась в соседнем доме, шла прямо из подпольного цеха. Пить ее было опасно, но торчки пили и почему-то не умирали. Словно тараканы, которых трави хоть чем — бесполезно. Все равно бегают.

Рядом с киоском остановился мотоцикл. Перед окошком замаячила голова в шлеме. Кавказцы оторвались от нард.

— Привет Магомету! — сказал мотоциклист и бросил что-то внутрь.

Рванувшись на скорости с места, Герасим услышал позади себя грохот разорвавшегося взрывпакета.

Прием посетителей в больнице уже был закончен. Но к Свете Большаковой и так все равно никого не пускали, кроме родителей. Они как раз только что ушли. Врач сказал им, что надежда есть, но в глаза при этом старался не смотреть. Он знал, что человек в таком состоянии может прожить еще несколько месяцев, может быть, лет. Но надеяться стоит только на чудо. Гера оставил мотоцикл возле входа, рядом с машиной «скорой помощи», и вошел в приемный покой. Подождав некоторое время, приглядевшись, он обратился к одной из санитарок: