Андрей Константинов - Дело об обиженных журналистах

За время моего недолгого отсутствия мне позвонили трое: Заборин, Резаков и неизвестный мужчина со слащаво вежливым голоском.

— Чего он хотел? — спросил я у Восьмеренко, который беседовал с ним, пока меня не было.

— Спрашивал, в городе ли ты, когда тебя можно застать. Интересовался твоими координатами, в том числе и домашним телефоном…

— Я надеюсь, ты не сказал?

— А что тут такого? Секретные сведения, что ли? — удивился Восьмеренко.

Я аж зубами скрипнул с досады — ну кто его просил кому ни попадя мой домашний телефон выдавать? Досчитав до двадцати, чтобы не обложить его матом — все же в кабинете были девушки — я попросил этого инвалида ума налить мне кофе, а сам стал звонить. Первым я дозвонился до Заборина.

— Старик, то, что я в жопе — это фигня, я в ней давно — еще со своей встречи с Карпенко, но, похоже, что и ты теперь влетел. — Алик говорил со мной зло и ехидно. — Ты лучше сразу больничный возьми. Авансом, так сказать. После того как Карпенко с тобой побеседуют, ты и до поликлиники уже можешь не дойти.

— Алик, да им сейчас не до бесед с нами будет — они, поди, уже со следователем прокуратуры беседу ведут.

— Четверть часа назад они беседовали со мной. Слава Богу, что только по телефону. Но я намерен лечь на дно. И тебе советую, если еще не поздно.

Он повесил трубку. Вот оно — пятница, вечер. Похоже, что именно у меня будут неприятности в самое ближайшее время. Я несколько раз набирал номер служебного кабинета Резакова на Чайковского, но трубку никто не брал. Пришлось звонить ему на мобильник.

— Вадик, что с Карпенками? — задал я вопрос в лоб.

Резаков замялся с ответом, что вообще-то ему было не свойственно.

— Херня, Володя. Следователь уперся — не хочет дело возбуждать. Это, говорит, еще разбираться надо, проверку проводить. Они, мол, люди уважаемые. А если журналисты просто сговорились честных политиков и коммерсантов опорочить? Им, мол, заплатить за эту кампанию травли могли… Володя, ты это… будь поосторожнее..

Поосторожнее!

И тут мне под руку подвернулся Восьмеренко с кружкой кофе. В следующую секунду я метнул ее в стену. Брызнули во все стороны осколки, грязное коричневое пятно поползло вниз по обоям, повинуясь закону всемирного тяготения.

— Вовка, ты что? — Восьмеренко был бледен, и пальцы его тряслись.

Все удивленно уставились на меня. Трубку телефона я все еще держал в руках.

— Вадим, я перезвоню позже…

Хотелось выть. И крушить все вокруг.

— Володя, да что с тобой? — Горностаева подбежала, стала доставать из сумки какие-то таблетки.

— Извините, ребята… — я старался говорить медленно и спокойно, — я… я потом как-нибудь все объясню. Простите, но мне нужно ненадолго выйти…

К счастью, Агеева в своем крохотном кабинете была одна (и как они там всем своим архивно-аналитическим отделом умещаются?). Я попросил у нее убежища. Мне нужно было полчаса, чтобы прийти в себя.

— Володя, что случилось? На вас прямо лица нет?

— На мне, Марина Борисовна, скоро и головы не будет!..

Агеева притащила кофе, выставила на стол из заначки бутылку с прозрачной жидкостью и надписью не по-русски.

— Не обессудьте, Володечка, коньяк весь вышел.

А это ракия турецкая. Но эффект тот же.

Ракия пахла анисом и еще какой-то сладковатой гадостью. В кофе я ее лить не стал, а опрокинул в себя одну за одной три рюмки. У первой вкуса не почувствовал — просто обожгло горло. Вторая оказалась крепкой и сладкой, как лекарство от кашля. Удержался, не выплюнул. Третью рюмку выпил, словно мстя собственному организму.

Потом я допил кофе, поблагодарил Агееву за участие и на все еще слабых ногах пошел к Каширину.

— Ну, что, Родион, чья тачка?

— Похоже, что «братаны» нас выпасали. Машина оформлена на «чернобыльца». Он ее якобы ввез в Россию пару лет назад, по льготным таможенным платежам. А вот нарушали на ней в последнее время двое «отморозков» — официально-то они, конечно, частными охранниками оформлены, но, по нашим данным, плотно работали на братьев Карпенко.

Я снял трубку телефона и набрал номер Марины. Не отвечали минуты две. Неожиданно на том конце провода кто-то снял трубку. Незнакомый мужской голос.

— Кого вам?

— Ясинскую Марину можно?

— Нельзя. Она в плохом состоянии.

— А вы кто?

— Врач «скорой». У нее была попытка суицида. Нет, приезжать сюда не надо — мы ее в больницу везем. Завтра можно будет подъехать, в справочной узнать.

— А куда?

— Куда, куда… на Пряжку.