Хелле Стангеруп - Эпитафия Красной Шапочке

— Самые разные. Но прежде всего должен быть порядок, всегда и во всем. Кроме того — этот вечный культ свежего воздуха и холодной воды. Конечно же, она все это не со зла делала, однако, когда я была поменьше, я ее за это прямо-таки ненавидела. Каждое утро она запихивала меня под холодный душ. Это было просто ужасно, но она не унималась до тех пор, пока я однажды, сопротивляясь, не упала со всего маху на пол и не получила сотрясение мозга. А эти окна, вечно распахнутые настежь! Они бесили меня ничуть не меньше. Зимой и летом, будь то снег или мороз — все равно, я всегда должна была спать с раскрытым окном и отдернутыми занавесками. И мать всегда была на ее стороне, считала, что она права, — как же, ведь она не могла без нее обойтись!

— Скажи, значит, и сама она всегда спала с открытым окном и отдернутыми занавесками?

— Не думаю, что она когда-нибудь изменяла этой привычке, даже когда она… — Карин фыркнула: — Даже когда это и стоило бы сделать, чтобы… Вы меня понимаете? Мать об этом даже и не догадывалась, но Гунилла начала заниматься подобными вещами довольно рано.

Йеппсен был абсолютно серьезен.

— Послушай, Карин, все это очень важно. Ты уверена, что она никогда не задергивала занавески?

— Уверена. Первое, что она делала, войдя в комнату, — отдергивала занавески. А почему это так важно?

— Потому что в гостинице в Бромме в тот вечер, когда ее убили, войдя в свой номер, твоя сестра этого не сделала.

— Не может быть. Ну, тогда это был первый случай в ее жизни!

Йеппсен кивнул:

— Может быть, и первый. Но тогда все это становится еще интереснее. Спасибо за твое сообщение.

— Надеюсь, вы не думаете, что я была слишком несправедлива по отношению к Гунилле? Ведь о мертвых принято говорить только хорошее. Но для меня она никогда не значила особо много. Все это — гораздо большее горе для матери, чем для меня. Не знаю даже, чем еще это кончится. Гунилла была для нее всем, и она продолжает говорить о ней так, словно она живая. Все время твердит одно и то же. Прямо страшно становится.

— Это шок — он скоро пройдет.

— Я знаю, но все равно. Она все время цитирует Гуниллу или же начинает вспоминать какие-то строчки из песен…

Йеппсен направился к машине. Карин шла рядом, время от времени бросая на него жалобные взгляды:

— Что мне делать?

— Постарайся помочь матери. Она покачала головой:

— Я не смогу. Я не такая, как Гунилла. Не такая ласковая, не такая красивая, не такая умная. А потом еще этот ее смех. Я не умею смеяться так, как она. Мать постоянно твердит, что она смеялась так, что рвались все цепи.

По дороге к городу Йеппсен все время думал о девочке, искренне сочувствуя ей.

В ушах Хансен все еще звучал голос Йеппсена, точнее, его последние слова:

— Обращайте внимание на малейшие детали, на все, что покажется вам странным. Но ничего не предпринимайте, пока не убедитесь, что вы одна или же что другого выхода нет. Старайтесь действовать как можно осторожнее.

Она стояла, прислонясь к перегородке, и взгляд ее следил за Кари и Анной, разносившими подносы. Время от времени они подходили к ней за новыми. Анна брала сразу по пять, тогда как Кари едва справлялась с тремя. Хансен мысленно улыбнулась — это был ее первый рейс в качестве старшей стюардессы, но она уже вполне освоилась со своей ролью начальницы. Теперь она зорко подмечала все то, о чем раньше и не думала: кто работает проворнее, кто улыбается пассажирам приветливее и так далее. Все здесь было ново; назначение свалилось на нее так внезапно, тан неожиданно — это был своего рода шок, от которого не так-то легко оправиться. Она никогда и ничем особо не выделялась, да и вообще летала не так давно. Она предполагала, что на место Гуниллы назначат кого-нибудь другого, более опытного. Потом ее вдруг вызвали к полицейскому комиссару. Он долго беседовал с ней, был при этом чрезвычайно серьезен, и только тут она наконец осознала, что ее повысили. Когда она сказала, что постарается исполнить все, о чем ее просят, он поблагодарил ее; она как сейчас видела перед собой его умные, дружелюбные глаза; он надеялся на нее, и она его не подведет. Но пока что не случилось еще ничего необычного, о чем стоило бы ему сообщать. Пассажиры уже заканчивали свою трапезу, и девушки начали собирать подносы. Снаружи доносился шум пропеллеров; самолет постепенно сбрасывал обороты, и стюардессы заспешили, озабоченно снуя между салоном и кухней.

Самолет совершил посадку и стал медленно выруливать к зданию аэропорта. Новая старшая стюардесса Роза Хансен спокойно прошла по проходу между кресел, миновала коридор и вошла в кабину пилотов. Наклонившись к капитану Нильсену и тронув его за плечо, она спросила: