Дмитрий Вересов - Мой бедный Йорик

Пафнутьев, конечно, мерзавец, каких мало. Как далеко он раскинул свои невидимые щупальца? Куда только не залезли хоботки этого насекомого? Никита Фасонов считает его своим главным врагом. Каким-то образом он устроил успех Иеронима на Западе, раскрутил как поп-звезду. Но ведь это невозможно! Существуют же вечные законы эстетики, критерии прекрасного. Она сама сейчас их изучает, чтобы перенести на современные газетные полосы. Фасонов уверен, что работы Иеронима — мазня и халтура, а Пафнутьев делает на них деньги, обеспечивая и себя, и Тамару… Но ведь живопись — это не музыкальная попса. Здесь не может быть «фанеры». Почему же тогда Иероним не может быть свободным от этого негодяя? У него все есть, все под рукой: краски, кисти, холст, мольберт, мастерская…. Все понимающая и готовая прийти на помощь жена, наконец. Почему же он зависим, несвободен?

Судя по всему, Вилен Сергеевич так же держит мачеху Тамару. Тоже на мягком, очень удобном и уютном поводке. Но попробуй с него сорваться! Он держит крепче стальной цепи и ошейника с шипами.

Теперь вот Пафнутьев добрался до Ани. Неужели он был знаком с мамой? Или это ложь? Вряд ли он лгал. Это было бы слишком просто и глупо. Пафнутьев знает всех на свете, можно этому верить. Он только не знает, как ему пригодится следующий человек, но уже опутывает его своими щупальцами, заносит его в свой реестр, со всеми его слабостями, дурными привычками, ошибками. Все это пойдет при случае в дело. Кажется, у Толстого в какой-то повести сравниваются смерти человека и лошади. У лошади все идет в дело — мясо, шкура, копыта. Мертвый человек всем в тягость, отвратителен, никому не нужен. Ну, конечно, конюшня! «Холстомер» Толстого. Смерть старого Холстомера и его хозяина. Пафнутьев бы доказал Льву Николаевичу, как правильно использовать человека, чтобы, убив его, уничтожив, все использовать в деле: мясо характера, шкуру его слабостей, копыта дурных привычек…

Но нельзя же поверить, что папа — не папа, отец — не отец. Ни разу он не только не поднял на Аню руки, он голоса на нее не повысил. Правда, он никогда никого не обидел. Он вообще сторонился людей, кивал им издалека и спешил к себе в музей, где не было посетителей. Так ему только этого и надо было. Он тихий, безобидный человек и подходит на роль…

Стоп! Так думать — значит поверить Пафнутьеву. А верить ему нельзя, даже если он говорит правду. Такой парадокс. Древняя китайская мудрость на этот счет говорит: если ложное учение исповедует хороший человек, оно становится истинным. Здесь же — наоборот. Если мерзавец говорит правду, значит, это ложь.

Генетическая экспертиза! Какой бред! Даже если ее настоящий отец… нет, не так… биологический отец — американский миллиардер или султан Брунея, это не имеет никакого значения. Алексей Иванович — ее отец! Почему Алексей Иванович? Что это с ней такое? Не даваться демону, ни на ноготь не уступать ему тела, ни флюида не отдавать ему души. Папа, мой папа. Добрый чудак…

Аня оглянулась в поисках телефонной трубки. Опять куда-нибудь ее засунул Иероним. Можно было нажать специальную поисковую кнопку на базе, но ей надо было позвонить в это мгновение. Она позвонила по мобильнику.

— Алло, мама? Привет. Как ты там?… Ничего у меня не случилось, просто решила позвонить. Как папа? Чем занимается? Не ругайся ты на него. Что он тебе сделал? Ну, конечно! Ничего не сделал — это тоже по нашим временам немало. Я бы памятник поставила человеку, который ничего никому не сделал, не навредил. А потом он же, в конце концов, сделал меня. Или тебе этого мало, мама? Что ты замолчала? Неужели я такая уж плохая дочь? Ой, мам, извини, у меня телефон зазвонил. Отыскался, мерзавец, вот тут, под подушкой. Я потом тебе перезвоню…

Телефон верещал, будто Аня его придушила, облокотившись на диванную подушку.

— Алло! Здравствуйте, Анечка, — в трубке был сладкий и вкрадчивый голос Вилена Сергеевича. — Мое предложение остается в силе. У вас есть время на размышление…

— Звоните в ад! Там вас уже ждут! — крикнула Аня и хотела бросить трубку, но, к сожалению, надо было нажимать на красную кнопку, поэтому до нее успели донестись слова Пафнутьева:

— Хотя бы помяните меня в своих молитвах, нимфа….

Нельзя молиться за Ирода — Богородица не велит. Жаль, что не успела ему это сказать. За Пафнутьевым все-таки осталось последнее слово.

Аня залезла с ногами на диван, обложилась подушками и мягкими игрушечными зверями с глупыми мордами. Из всех ее неживых друзей только старая кукла была с осмысленным взглядом. Брюнетка с короткой стрижкой и темными внимательными глазами. Ее подарил ей когда-то дядя Гена. Мама почему-то назвала ее Гаврош. Может, за стрижку? Но с тех пор так и повелось: «Где мой Гаврош? Мама, сшей платье для Гавроша! Я буду спать с Гаврошем». До сих пор старенький Гаврош женского пола был рядом с ней.