Дмитрий Вересов - Мой бедный Йорик

— Госпожа Лонгина? — спросил он, глядя на Аню очень умными глазами. — А я, признаться, на вас надеялся. В современном российском Некрополе только женщины еще живы правдой и честностью. Только они говорят, что думают, позволяют себе не лгать и не бояться. Вот почему я написал свое письмо женщине. Мужчины, в лучшем случае, молчат, в большинстве льстят и заискивают. Мне еще позволительно нечто выражать в разговоре или на бумаге, ведь я высочайше объявлен сумасшедшим. Меня теперь принято сторониться, вдруг я выкину какую-нибудь непристойность, буду лаять или кусаться, а хуже того — рассуждать о России. Теперь и вы сторонитесь меня…

— Неправда, Петр Яковлевич, — Аня почувствовала, что краснеет во сне. — С мужем моим происходит нечто странное. Он сильно изменился в последнее время. Он словно примерил какую-то роковую маску из итальянской комедии, маску негодяя, подлеца, а она присохла к нему навсегда. Он отдаляется от меня с каждым днем, каждым часом, а я толком не знаю, что предпринять. Поэтому я решила заниматься эстетикой, композицией. Да я за черную магию возьмусь, если это поможет. Может, вы мне что-нибудь посоветуете, Петр Яковлевич? Ведь вы же мудрец, друг Пушкина и декабристов, Герцен про вас писал уважительно…

— Что я могу посоветовать вам, Анна Алексеевна? Если бы вы спросили меня про Запад и Восток, про католицизм и православие, про нашу историю, про дальнейший путь России, я бы вам ответил, а про семейные узы — увольте. Прочитайте что-нибудь у французов…

— Может, «Крейцерову сонату»?

— Не читал такого романа, — удивился Чаадаев. — Из Жорж Санд?

— Нет, отечественного автора.

— Отечественного не читайте. Лет пятьдесят еще не читайте ничего российского, пока не проветрится.

— Так уже прошло лет… сто пятьдесят, даже больше.

— Неужели? И что же?

— Крымская война, оборона Севастополя… — стала во сне припоминать Аня.

— Это я застал, — напомнил ей Чаадаев.

— Оттуда, кстати, «Севастопольские рассказы» автора «Крейцеровой» пошли….

— А мое-то место в российской истории хотя бы определилось? — осторожно, опасаясь показаться нескромным, спросил философ.

— С вас пошло разделение русской мысли на западников и славянофилов, — сказала Аня где-то прочитанную мысль.

— Разделение, стало быть, — задумался философ. — А еще с меня чуть не случилось разделение в вашей семье.

— Не так, чтобы из-за вас. Сама не знаю, из-за чего.

Чаадаев несколько смутился. Ане показалось, что его задело, что он в ее семейном разладе ни при чем.

— Но вы, как декабристка, ради мужа идете на такую каторжную тему «Эстетика газетной полосы»? — спросил Чаадаев после непродолжительного молчания. — Я был прав в отношении русских женщин. На них держится Россия и еще долго будет держаться. На Олимпиаде вот только за счет женщин и будем брать первые места…

— Простите, Петр Яковлевич, вы это о чем?

— Нет-нет, не обращайте внимания, это я так, пророчествую, сам не знаю о чем… Рад был вас повидать, Анна Алексеевна. Будете в Донском монастыре — заходите ко мне, поклонитесь. Как там у Пушкина нашего? «На этот гордый гроб придете кудри наклонять и плакать…» и это «Я гибну! О донна Анна!»… Что-то велено вам было передать, о чем-то предупредить… Про какие-то пророчества? Только я ведь про великие потрясения могу, про Восток и Запад, а про мелочи всякие быстро забываю. Чего-то вам опасаться надо, какие-то портреты, Шекспир, Гамлет… Тоже сумасшедший принц датский….

— А вот Лев Толстой не любил Шекспира, — заметила Аня.

— Да Бог с ними. Вы-то мужа своего любите? — спросил Чаадаев, и Аня от этого вопроса проснулась.

Иероним мирно посапывал рядом. Рот его во сне открылся, борода торчала вверх, как у царя Додона. Аня подумала, что на спящего, беззащитного перед невольным, естественным безобразием, может смотреть без иронии и отвращения только действительно любящий человек. «Эстетика спящего мужа»… Иероним вздрогнул во сне, словно почувствовал ее взгляд и мысли. В какой-то сказке заколдованный принц был самим собой только во сне. Девушка спросила его, а он ей ответил правду.

— Ты меня любишь? — спросила Аня шепотом, чтобы тихой сапой пробраться в его сон.

Иероним зачмокал губами, а потом вдруг глупо и беззащитно улыбнулся во сне. Нет, жизнь еще продолжается. Еще неизвестно, кто кого — девочка Герда или Снежная королева! Аня припомнила еще какой-то сказочный сюжет и осторожно поцеловала Иеронима. На всякий случай.