Фредерик Дар - Беби из Голливуда

При виде ребенка у него начинают шевелиться волосы на ушах.

- Где вы это выловили?

Фелиция торопится посадить малыша на палас и дает ему в качестве игрушки шинковку для овощей.

- Обменная валюта! - говорю я. - Возможно, нам придется махнуть этого ангелочка на твою китообразную. Обмен, конечно, неравноценный: похитители сильно проигрывают в весе, но зато получают возможность шантажировать его папашу!

- Ни фига не понял! - сознается Берю.

В этом признании для меня нет ничего удивительного. Я смотрю на своего подчиненного и улыбаюсь.

- Зато я кое-что понимаю.

- Что именно, Сан-А?

- Ты относишься к отряду копытных!

Он колеблется, хлопает ресницами, но потом замечает мой серьезный вид, решает, что я не шучу, и обижается:

- Продолжай, не стесняйся, - воспаляется Толстяк, - мою мать звали Уперси - помнишь ослицу в цирке Амара, а отца Чугунный лоб... Умом я пошел в родителей...

Вовремя вмешивается Фелиция.

- Хотите, я вам наполню ванну? - спрашивает она с надеждой в голосе. Вам станет значительно лучше.

(А уж нам как лучше!)

Берюрье беспомощно вертит головой, будто его глаза внезапно перестали функционировать. Ванна! Последнее купание в его жизни возносится к 19.. году, да и то в сточной канаве, куда он свалился случайно.

- Большое спасибо, - произносит он наконец, - и так хорошо, я совершал туалет позавчера.

В отличие от него парикмахер, не выдавивший из себя до сих пор ни слова, решает рискнуть...

Проводив цирюльника к омовению, Фелиция бросается в кухню. Похоже, несмотря на долгую варку, свинина еще вполне съедобна. Эта новость нам очень по душе.

- Я сделаю молочную кашку для маленького, - говорит маман, когда мы все садимся вокруг аппетитно пахнущего блюда.

- Думаешь, надо?

- Наверное... Он такой милый, тихий, очаровательный...

Берю давит непрошеную слезу вместе со щекой.

- Налейте мне скорее вина, - умоляет он. - Я не завтракал и чувствую себя разбитым.

Выплеснув в глотку дозу "Сент-Амура", он заметно оживляется:

- Итак, на чем мы остановились?

- Я как раз терзался тем же вопросом, представляешь?

- Ну и что ты себе ответил?

- Я снова совершил путешествие за горизонт. Взгляд, устремленный на голубые хребты Вогезов, вот что лучше всего успокаивает...

С появлением новых элементов в деле я могу подвести некоторый итог следующего содержания:

- Мамаша Один Таккой приехала во Францию не измерять Эйфелеву башню и не считать картины в Лувре, а похитить малыша.

Я указываю на Джимми, тихо играющего с занавесками маман. Теперь они будут с бахромой.

- Как можно быть такой жестокой! - жалостливо произносит моя добрая Фелиция.

- Относительная жестокость! - не соглашаюсь я. - Она его, между прочим, доверила специальному заведению, самому что ни на есть шикарному!

- Но подумай о несчастной матери малыша.

- Я как раз собирался об этом сказать. После похищения несчастная мамаша не забила тревогу, не поставила на уши охранников. Она лишь сделала подмену, положив в коляску сына уборщицы. Странная реакция, не правда ли?

- Она поступила не совсем разумно! - защищается Фелиция.

- А ты что скажешь? - спрашиваю я у Толстяка.

Он не может ничего ответить, поскольку рот забит непрожеванной свининой.

Потеряв всякую надежду на ответ, я продолжаю:

- Самое удивительное в этом деле то, что мадам Лавми знала, кто свистнул ее родное дитя, но промолчала. Похоже, она даже не предупредила своего мужа... Мне кажется, она искала банду гангстеров, чтобы те взялись за мамашу Таккой. Без сомнения, Лавми хотела, чтобы те перерезали глотку старой американке. Но бандиты ошиблись, похитив толстуху Берю, поскольку нет ничего более похожего, чем кит и кашалот.

Толстяк разом проглатывает полкило неразжеванного мяса.

- О, прошу тебя! Немножко уважения к женщине, которая, возможно, мертва, в то время как мы тут сидим...

И он начинает лить слезы на свинину, явно перебарщивая, поскольку маман солила ее на моих глазах.

- Хорошо, - отмахиваюсь я. - Они заметили ошибку, отпустили твою женушку и принялись охотиться за другой. Они похищают ее в аэропорту и, возможно, сейчас прикладывают к пяткам раскаленную кочергу, стараясь узнать, где Джимми.

- А моя Берта? - одновременно с оглушительной отрыжкой вопрошает Берю.

- Твоя Берта - Жанна д'Арк двадцатого века, Толстяк! Она вернулась в Мезон, желая убедиться, что была права. Наши бандиты увидели ее, узнали и испугались. Тогда они вновь схватили ее и заперли в глухом месте, чтобы избежать разоблачений.