Фредерик Дар - Смерть, о которой ты рассказал

— Смерть, — прошептал я.

— Он обнаружил ее лежащей на кровати… Она казалась спящей… Жандармы прибыли вместе с врачом. Они нашли клочок бумаги на столе… Она написала: «Прощай! Жермена».

Внезапно судачащий тон, которым говорила толстуха Валентина, рассказывая об этом самоубийстве, показался мне неприличным. Я пожал ей руку.

— До завтра.

Свет из открытой двери растекался по дороге четырехугольным пятном. Толстуха-кабатчица смотрелась на нем как китайская тень. Я был уже на повороте, когда она крикнула:

— Спите спокойно, без кошмаров, месье Поль!

Возвратившись домой, я решил больше не думать о смерти мадам Бланшен. Не хотелось поддаваться впечатлениям. Какая разница, что кто-то лишил себя жизни в стенах моего жилища. Разве мы не ходим по мертвым? Все более-менее старые дома, перекрестки, улицы, пшеничные поля имеют свои трупы. Разве перегной, образованный гнилыми листьями, не питает новые ростки? Так того требует циклическое движение жизни. Смерть Жермены Бланшен привела к тому, что дом попал в мое распоряжение. Моя смерть, вероятно, освободит его для других и так далее, пока эти каменные стены не зарастут крапивой.

Я закрыл входную дверь и стал слушать тишину окрестностей. Обычно в каждом доме есть легкие шумы, он населен скрипами, потрескиванием. Этот же был совершенно немой. Я включил свет и улыбнулся знакомой мебели, картинам в стиле рококо, уродство которых меня уже не раздражало.

Поднявшись по лестнице на второй этаж, остановился на площадке. В какой комнате она умерла? В той, где я сплю? Этот вопрос превратился для меня в идею-фикс.

Я глубоко вздохнул, словно надеясь через время ощутить сладковатый запах смерти. Но наше обоняние атрофировано, и мой нос почувствовал лишь сильный запах свежего дерева.

Я лег спать, даже не пытаясь читать. Знал, что это будет бесполезно и что маленькие черные буквы начнут кишеть перед глазами как муравьи. Я стал думать о мадам Бланшен, пытаясь воссоздать в своем воображении ее лицо. Но мне это не удалось. Когда я сделал подбородок и рот и уже примеривал глаза, нижняя часть ее лица расползлась, как рисунок на запотевшем стекле. Она ускользала от меня, как очень сложная головоломка, которую невозможно разгадать. В конце концов я заснул тяжелым сном.

На следующий день была хорошая погода, но стало прохладнее. Я подумал, что небольшой огонек оздоровит помещение, и спустился в подвал, чтобы зажечь котел центрального отопления.

Здесь лежал уголь (он присутствовал в акте о продаже), куча досок, а в углу большой ящик, полный старых бумаг. Я взял несколько газет, смял их, перед тем как сунуть в черную пасть котла. Когда я занимался этой работой, к моим ногам упал комок сиреневой бумаги. Я увидел, что это письмо. Оно было написано высокими острыми буквами. Это был, без сомнения, почерк женщины. Я расправил его, чтобы прочесть, и сразу же понял, что это послание, адресованное мадам Бланшен своему мужу. Она писала:

"Мой дорогой Шарль!

Я пишу тебе, так как ты больше не обращаешь внимания на мои слова. Я хочу, чтобы ты знал: такая жизнь не может больше продолжаться. Ты не только изменяешь мне и превращаешь в посмешище, но теперь еще и бьешь. Я пишу тебе это письмо, чтобы выразить свое возмущение, чтобы крикнуть:

«Довольно!» Предупреждаю: если ты не исправишься, я потребую развод…"

Письмо обрывалось почти в конце страницы. На обратной стороне ничего не было. Я подумал, что бедная женщина, видимо, продолжила на другом листке, но, приглядевшись, заметил, что низ страницы отрезан.

Конец отчаянного послания я знал и инстинктивно дополнил его. Конечно же, Жермена Бланшен написала:

.., и уеду отсюда, даже не сказав тебе Прощай. Жермена".

Бланшен отрезал конец этого письма и отравил жену. Два последних слова спасли его от жандармов.

Я сложил письмо и положил на полку с инструментами, размышляя: не слишком ли быстро пришел к такому заключению? Еще накануне мне ничего не было известно о самоубийстве, и вот я уже превратил его в убийство, которое, не сомневаясь, приписал мужу.

Бумага в котле сразу же загорелась, осветив подвал. Я бросил сухие дрова и стал слушать, как они, разгораясь, весело потрескивают. Огонь наконец-то привнес жизнь в этот мертвый дом. Перед тем как перемешать лопатой уголь, я подождал, чтобы огонь хорошо взялся. Чем больше я думал о письме, тем больше приходил к выводу, что Бланшен убил свою жену.

Я говорил себе: «Ты пойдешь в жандармерию, чтобы узнать подробности об известном прощальном послании, а затем…» А что затем? В конце концов, меня не касалось, что мой предшественник оказался убийцей. Мораль — расплывчатое понятие. В любом случае мадам Бланшен была мертва. Если ее убил муж (а он ее убил, так как письмо, которое я только что прочитал, принадлежало не неврастеничке, а, скорее, женщине, решившей действовать), — если он ее убил, то должен был мучиться угрызениями совести. Суд людей, обвинив его в преступлении, лишь облегчит эти муки.