Татьяна Степанова - В моей руке - гибель

По вагону прошел кондуктор, проверявший билеты. Михайлов попросил принести чаю. Спустя десять минут в дверь постучали. Чай, видимо, принесли. Михайлов дотянулся до двери и открыл защелку.

— Поставь на стол и дай чистое полотенце. — Он чувствовал выступившие на лысине пот и жир, ему не терпелось умыться. При проверке билетов он дал проводнику «полтинник» и поэтому надеялся на его расторопность и внимание и даже не смотрел в его сторону — устал, нервы были словно натянутая проволока, глаза закрывались сами собой. Нет, в пятьдесят три года такие хлопоты — это уже тяжело, это уже такая нагрузка на здоровье…

Темная фигура придвинулась. Михайлов удивленно повернул голову: сверху на него глянули яростные, совершенно, как ему показалось, безумные глаза с ненормально суженными зрачками. Они казались огромными и неподвижными на бескровно-бледном лице дюжего незнакомца.

— Ну, теперь-то, гнида, мы с тобой по-свойски тут потолкуем, — прошипел незнакомец. — Думаешь, если с моим братаном в кровавую подлянку сыграл, то и платить за него будет некому? Ош-шибаешься, голубь… Давно я за тобой, сука, хожу, ну! Руки на стол, быстро!!

Михайлов сглотнул ком в горле. Эти безумные глаза, это шипение, напоминающее шипение кобры перед броском…

Медленно он положил руки ладонями вниз на купейный столик. Прямо перед его лицом маячило в воздухе пистолетное дуло. Он видел, что пистолет с глушителем.

Халилов спрыгнул с подножки вагона на станции Калуга-Сортировочная в четверть пятого утра. Поезд, как ни странно, шел точно по расписанию. Скоро городской вокзал. По плану Михайлова должны были брать там — там уже дежурили сотрудники линейного отдела милиции. Что ж, сейчас взять Гошу им будет нетрудно.

Халилов достал из кармана куртки дамскую пудреницу, посмотрелся в зеркальце. Краем глаза увидел, как на него со злым недоумением смотрит станционный дворник: и что ж это делается-то, бугай бугаем, плечи, ручищи, грудь колесом, а… тьфу ты, прости господи!! Халилов вздохнул в утреннем свете грим выглядел непрезентабельно — сплошные пороки и шрамы жизни, но зато этой ночкой…

Он швырнул пудреницу в урну. Проверил в нагрудном кармане портативный диктофон — запись ночных дебатов с Бриллиантом Гошей дорого стоила, потом впервые за эти сумасшедшие пять часов выкурил сигаретку. Эх, жизнь наша… Пожалуй, инсценировка «Лжедмитрий — Лжеакула» прошла гладко, вот только с матом он переборщил. Во время прослушивания (ежели это легализуют) в суде придется чьим-то ушам крупно завянуть, но… Только не Михайловским. Он эту ночь с Акулой до смерти теперь не забудет. Халилов с наслаждением затянулся сигаретой и подмигнул злому дворнику:

— Отец, где у вас тут междугородний телефон? Нету, говоришь? Эх, да что ж вы тут как медведи прямо в лесу. А до центра города далече? Не мерил, ишь ты Ну ладно, а где тут у вас, отец, милиция местная?

Только к одиннадцати часам дня связь с Москвой была налажена. Местные сотрудники из отдела железнодорожной милиции добросили Халилова до городского вокзала. Там с почты он и дозвонился до Колосова.

— Жив-здоров, Крестный, — произнес он условленную фразу. — Как там наши дорогие друзья? Худо? Хорошо. А самый главный дружок? Еще хуже? Отличненько. А вы? Что так? А я не пустой — с подарочком.

Колосов на том конце что-то буркнул. Видимо, не расслышал. Связь, как это водится в междугородке, была дрянная, и Халилов хотел повториться, но…

— Ренат, возвращайся, — услышал он усталый и нерадостный Никитин голос. — Знаю, что ты мне скажешь. Уже знаю… Можешь не очень торопиться, выезжай как тебе удобно. Тут у нас шах и мат, понял?

Колосов вздохнул так, словно на него наваливался непосильный груз.

— Сегодня утром в Раздольске новый труп обнаружен. Не свежий, из ранее совершенных. Слышишь меня? И там то же самое, понял? Тот же самый почерк, так что… Я выезжаю туда, вернешься — звони мне по сотке. И — спасибо тебе за все.

Вроде бы поторопились мы ни к чему, а впрочем… Ладно, встретимся обсудим.

Халилов молча повесил трубку. Только сейчас он ощутил себя смертельно вымотавшимся.

Они сидели друг против друга — Колосов и Катя — в тесном обшарпанном кабинете отдела розыска Раздольского ОВД. За окном, укрепленным решеткой, синели сумерки.

В открытую форточку уплывали клубы сигаретного дыма.

Когда Катя вошла, ей чуть плохо не стало — Колосов дымил, как паровозная труба. С улицы в кабинет доносились самые различные звуки: гомон привокзального рынка, гудки электричек на станции, шаги редких прохожих, торопящихся домой. За стеной в соседнем кабинете мурлыкало радио: «Европа-плюс», Стинг.