Татьяна Степанова - В моей руке - гибель

Но они не успели. Степан был противником им не по силам: чтобы остановить его, требовался равный ему. В тот миг, когда автоматная очередь прошила ему ноги, — конвой согласно инструкции стрелял только по ногам — он ударил брата ножом в живот. Дмитрий осел в траву, прижимая скованные руки к ране. Когда к нему подбежали Колосов, Касьянов, конвойные, он с недоумением смотрел, как на свитере ширится новое алое пятно.

Недоумение в глазах — это все, что врезалось в память Кате. НЕДОУМЕНИЕ — и только в глазах человека, который уже — мертвец.

Они сидели в машине Колосова — Катя и Иван Базаров — во дворе Раздольского отдела милиции. И ВСЕ БЫЛО ПОЗАДИ. ВСЯ ЭТА ИСТОРИЯ. А на улице шумел дождик, частый, грибной, пронизанный солнцем. Тучка нежданно пришла из-за Клязьмы, напитанная влагой, волглая, как губка, свинцово-серая, как печаль…

ВСЕ БЫЛО ПОЗАДИ. Из отдела вышел Колосов.

— В больницу звонили. Степан уже в реанимации, операцию сделали. Сказали — опасности для жизни нет, всех нас переживет. А второй… на столе у хирурга. Сказали: операция еще идет. Да, хватило работы под завязку местным медикам… — Колосов сел за руль и завел мотор. — Все. Здесь мы больше не нужны. Домой до хаты. — Он посмотрел в зеркальце на бледное лицо Кати и добавил:

— Будет служебное расследование, Катерина Сергеевна. Из Главка уже звонили. По всем фактам нынешней самодеятельности нашей.

Но Катя молчала и смотрела в окно.

— Служебное расследование, значит, — повторил Колосов и вырулил на шоссе к станции. — И пусть расследуют. На пленке все есть — пусть глядят. Судят пусть, рассуждают, что правильнее, профессиональнее — раскрыть дело до конца, дело, где все с самого начала было не так, или сохранить обвиняемого до суда невредимым и…

Он не сказал «живым» — операция еще шла. Дмитрий Базаров с диагнозом тяжкие телесные повреждения — проникающее ножевое ранение в брюшную полость еще лежал на операционном столе.

Катя повернулась к Ивану. Он сидел скорчившись, обхватив колени руками, едва не касаясь пораненным подбородком спинки переднего сиденья. Его бил сильный озноб.

— Ну зачем вы все это затеяли со Степаном? — скорбно спросила она.

Иван молчал.

— Степан все эти дни был у тебя? — продолжала она настойчиво допрашивать.

— Нет. Только позавчера пришел.

— Откуда? Где он скрывался после побега?

— У него много мест. Их вообще много.

— Кого их? Его учеников или… — Катя запнулась. — Или таких вот… оборотней?

— Всех. Их много. Он не последний из их числа.

— Но для чего вы затеяли этот ужас с лжезаложничеством?

Ведь ты теперь соучастник. Если Степан покажет на допросе, что вы договорились заранее, чтобы…

— Он не покажет. Он мне поклялся. — Иван закрыл глаза. — Он и так уже ЭТО взял на себя и… и он… он мой брат. Странно, но мы выяснили это только позавчера. А для чего… Для того, что так лучше. Это не месть. Просто так лучше.

— Что лучше? Что?! Вы же его убили, убили брата! Вы ему уподобились. И если он умрет, вы же будете…

— ТАК ЛУЧШЕ, — повторил Иван упрямо. — Для всех.

Для семьи, для нас, для нашей фамилии. Это с самого начала было наше семейное дело. Никто не должен вмешиваться.

Мы решили все закончить сами. Мой брат Степан так сказал мне. И я согласился.

Колосов молча вел машину. Свое он уже сказал. В этом деле все с самого начала было не так. А впереди — служебное расследование…

Катя — иное дело. Женщины, видно, просто не могут не разговаривать о том, что их в данную минуту тревожит и пугает. Стремление выплеснуть эмоции и получить ответы на все вопросы — это, наверное, суть женской натуры…

Зазвонил мобильный телефон. Колосов слушал молча. Остановил машину. Обернулся к ним.

— Звонили в дежурную часть из больницы. ОН УМЕР.

Только что. Врачи сделали все, что смогли, но он потерял слишком много крови.

Машина тронулась. Колосов видел в зеркальце лицо Ивана. Он плакал. Потом резко, зло утер слезы.

— Так лучше, — повторил он, — все равно: так даже лучше.

Машина проехала еще метров двести, миновала поворот на цыганский поселок, изгиб Клязьмы, овраг, где до сих пор еще, смердя и отравляя воздух, гнил труп убитой собаки. По обеим сторонам дороги снова был лес: ели, сосны, толстый ковер прошлогодней хвои, глушащий все шаги. Дождь расходился сильнее. А над Клязьмой дугой выгнулась блеклая размытая радуга.

— Остановите, — попросил Иван внезапно.

Никита затормозил.

— Мы тебя до Москвы довезем, до дома.