Душан Митана - Конец игры

Если бы он не встретил Гелену, как спокойно могла бы сложиться его жизнь с Яной! И вовсе не скучно, Яна отнюдь не наводила на него скуки, где там! Он не знал более милого существа, пока не познакомился с легковесной Геленой, с этой проклятой ведьмой, которая испытывала его терпение самыми разными ухищрениями и с холодной, продуманной, рафинированной расчетливостью держала в постоянном напряжении и неуверенности. ПОЧЕМУ?

Чтобы не потерять тебя, твердила мать. Делает это потому, что боится, как бы однажды ты не опомнился и не плюнул на нее, боится, что ты найдешь кого-нибудь помоложе, ух, хитрая бестия, знает, чем тебя взять, совсем тебя заарканила, просто с ума свела своими штучками. Сколько у нее уже до тебя было всяких! Но именно это тебе и нравилось, Янка для тебя была слишком чистой, потому ты и бросил ее, мужчины всегда предпочитают потаскух порядочным женщинам…

Может, это не лишено было правды. Яна, в самом деле, была чересчур «добропорядочной», ко всему относилась с какой-то даже неприятной серьезностью и обязательностью, «на всю жизнь», да и сама их близость была слишком целомудренной, стыдливой, добродетельной. Но это он понял уже потом, когда узнал Гелену и смог сравнивать. Конечно, она была опытней Яны, с ней он познал то, что прежде ему даже не снилось. Только в любви «стреляной» Гелены он вкусил то, чего не могла дать ему «целомудренная и добродетельная» Яна.

Но ведь все могло сложиться совсем по-другому. Да, возможно, она держала его в постоянном напряжении и неуверенности из чисто превентивных соображений. Делала это ради него же, во имя сохранения их союза, они ведь совсем не были застрахованы от губительной скуки и рутины; чтобы сохранить их отношения, ей приходилось постоянно разнообразить их, создавать атмосферу возбуждающей, предельной остроты. Поначалу она не хотела обзаводиться ребенком, поскольку тогда они еще не нуждались в подобной страховке, вполне довольствуясь друг другом, но со временем, почувствовав, что приближается кризис, что вступает в силу стереотип, она решила — во избежание этого — оставить ребенка, который помог бы скрепить их супружество и сохранить в целости возведенные стены семейного очага.

Но почему она избавилась от ребенка? Представь себе, если бы он пошел в меня, всплыли в его памяти Геленины слова.

Тогда он посмеялся над этим. Она, которая любит себя, как никто другой, эта эгоистка… Но после того, что произошло минувшей ночью, он это понял. В самом деле, Гелена могла себя ненавидеть, если поступила так подло, она знала себя гораздо лучше, чем он ее, одна мысль, что может появиться на свет такое чудовище, как она сама, должна была ужасать ее. Неужели в последнюю минуту она испугалась этого?

Так ли это было?

ВОЗМОЖНО.

Но не все ли теперь равно. Конец. Тишина. Почему вдруг такая тишина? Ах да, вата в ушах. К черту! И уши надо открыть. Сон уже не поможет. Нужно побриться, причесаться, одеться. Нужно сопротивляться. Чему? Всему. Да, именно так.

Он включил телефон.

И снова вошел в мир. Весь, без остатка.

Первый звонок раздался полчаса спустя.

В эту минуту Славик стоял перед зеркалом и причесывал длинные светлые волосы, обрамлявшие его худое, костистое лицо с извилистым шрамом на левой щеке. Хотя с тех пор прошло уже восемь лет, вид давно залеченной рваной раны, зашитой семью стежками, вызывал в нем чувство стыдливой неловкости.

Нет, шрам не смущал его, он привык к нему, поскольку в нем не было ничего отталкивающего, скорей наоборот, он придавал его лицу жесткое выражение сильного, энергичного парня, отвлекая внимание от маловыразительного безвольного подбородка, унаследованного от матери, нет, шрама он не стыдился, ощущение неловкости вызывало в нем воспоминание об обстоятельствах, при которых он получил его. Шрам напоминал Славику период его жизни, который он охотно вытравил бы из памяти навсегда, период, о котором, желая подчеркнуть его бессмысленность, пренебрежительно говорил как о шальных годах: когда я был еще резвым необъезженным жеребцом, короче — молодым и глупым.

Согласно официальной версии, которую он усердно распространял, эту рану он схлопотал в дурацкой драке, в корчме: Какой-то пентюх вытащил вдруг кастет и смазал меня по подбородку. Эта небыль звучала гораздо благородней, чем правда; но правду знала только Яна и ее родители, а они, к счастью, не дали ей ходу. Действительность была куда прозаичней: в половине второго ночи он, вдрызг пьяный, стал ломиться к Яне (тогда она жила еще с родителями); из опасения, что он перебудит всех соседей, она впустила его в квартиру, когда он — после короткого, но резкого разговора с ее отцом, оскорбленный неприветливым приемом — покидал их гостиную, бормоча, что его ноги здесь больше не будет (хочу надеяться, парировал его слова Янин отец), то вдруг позорно покачнулся и врезался в стеклянную филенку двери.