Душан Митана - Конец игры

— Боле собеседовать с вами не желаю, потому как я исполнила свой гражданский долг, когда сообщила в отделение, что в квартире пана режиссера прямо на чистом ковре лежит голая Еленка, которая уже наверняка испустила дух, потому как заколотая ножом и холодная, как мороженое филе, — прокричала старая Кедрова подпоручику, выходя из квартиры.

Подпоручик беспомощно повернулся к мужчине в сером костюме, который тихо разговаривал с доктором Геловским.

— Товарищ капитан, — обратился он к нему, и Славик только сейчас понял, что этот неприметный человек и есть, собственно, самый опасный. — Товарищ капитан, что с ней…

Капитан лишь махнул рукой и кивком головы указал на дверь.

— Тогда, значит, подпишите и можете идти, — раздраженно сказал подпоручик и подал Амалии Кедровой записную книжку, куда вносил ее ответы.

— Чего мне подписывать, ничего не желаю подписывать, я никого не заколола, — завизжала Кедрова.

— Пани Кедрова, никто и не утверждает, что вы совершили, так сказать, нечто противозаконное, — подал в первый раз голос капитан (ага, Штевурка, вспомнил Славик, так он представился мне) и ободряюще улыбнулся: — Напротив, вы нам чрезвычайно помогли своими показаниями. Спасибо вам за сотрудничество. — Он подошел к старушке, подал ей руку, любезно открыл дверь и все с той же ободряющей улыбкой на узких губах выпроводил ее из квартиры; от возмущения она не успела даже воспротивиться.

— Однако… — проговорил подпоручик, но капитан резко перебил его:

— Достаточно, товарищ подпоручик, достаточно. — Он отвернулся от сконфуженного подпоручика и коротко приказал: — Уважаемые, комедия окончена! Приступаем к делу! Фотографии, отпечатки, не теряя ни секунды? Пан доктор, что скажете относительно времени?

Врач склонился к Гелене, с минуту обстоятельно ее осматривал, затем прижал пальцы к тому месту на коже, которое было густо усеяно фиолетовыми пятнами. Славик быстро отвел глаза — хотя таблетка уже начала действовать, он не в силах был вынести это зрелище. Реакция его уже была замедленной, ему казалось, будто он смотрит фильм, который сам когда-то отснял, но очень, очень давно — о нем осталось лишь смутное воспоминание.

Сознание его непроизвольно отметило высокого полного мужчину в клетчатой рубашке, увешанного фотографическими приспособлениями; приземистого паренька с тщательно постриженной черной бородкой и усиками, свисающими по уголкам рта, который — как казалось Славику — хотел посыпать всю квартиру каким-то порошком; он с удивлением наблюдал за хилым, гладко выбритым молодым человеком, как тот прилепил на деревянный порог меж кухней и гостиной прозрачную гуммированную бумажную ленту, а потом отлепил ее; Славика это настолько заинтересовало, что он не мог удержаться от вопроса — что, собственно, тот делает? И узнал, что это самый надежный способ снятия кровяных пятен. Нужно запомнить, оживился Славик, пригодится, когда буду снимать какой-нибудь детектив. Туда-растуда твою птичку, этот транквилизатор действует весьма странно, я в полной эйфории.

В общем, мне повезло, подумал он. Теперь, когда чуть опомнился, все представилось ему в более выгодном свете — даже хорошо, что Гелену обнаружила старая Кедрова. И больше всего его утешало, что он пришел сюда без матери. Она ни в какую не хотела отпускать его одного, опасаясь, что без нее он не справится и наверняка все погубит, но в конце концов должна была уступить его настояниям. Он, конечно, мог представить, каково ей сейчас: с беспредельным страхом цепенеет она в ожидании развязки и терзает себя, что отпустила его одного, не подозревая при этом, как тем самым облегчила его положение. Без нее он чувствовал себя гораздо уверенней, ее присутствие лишь давило бы на него. Теперь он ясно сознавал: это его дело. Это касается только меня, и я должен один на один противостоять опасности! Уже давно пора было понять, что единственный человек, на которого могу положиться, это я сам. Возможно, позже окажется, что я был слишком самонадеянным и отчаянным, но пока все в порядке. Так и должно быть!

Жизнь человека, словно рухнувший мост, вспомнил он Геленины слова; иногда ее тянуло пофилософствовать, и ей хотелось, чтобы кто-то слушал ее; он шел ей навстречу — временами ее убийственно серьезные рассуждения были довольно забавными. Мост разрушен, остались лишь две опоры — одна на левом берегу, другая на правом, единственные две истины: рождение и смерть. И человек должен пройти по этому НИЧЕМУ, которое соединяет оба берега. Он должен каждым мгновением своей жизни, миллиметр за миллиметром, строить дорогу, которая свяжет эти две опоры. И на сколько миллиметров он продвинется вперед, столько же миллиметров дороги, которую он выстроил, за его спиной опять рухнут в реку; вернуться нельзя — разве только в воспоминаниях. И я уже не могу вернуться, мелькнуло в голове, но гнусавый голос доктора прервал его (или Геленины) бредовые раздумья и воспоминания: