Синтия Хэррод-Иглз - Концерт для скрипки со смертью

– Тихо! Слушайте! – Хилдъярд неожиданно напрягся, все его тело стало жестким, он вскинул голову, вслушиваясь в тишину дома. – Вы слышали это? – прошептал он. Слайдер покачал головой, наконец поймав взгляд Хилдъярда и наблюдая любопытную картину: с желтого лица, казалось, схлынула вся кровь, и оно сначало побледнело, а потом приняло восковой зеленоватый оттенок. Глаза ветеринара выступили из орбит, а губы непроизвольно приоткрылись, обнажая длинные зубы. Никогда раньше Слайдер не видел выражения такого ужаса на человеческом лице. Подобное зрелище не доставляло удовольствия.

– Они следовали за вами сюда, – прошептал Хилдъярд. – О Иисусе!

– Кто? Как? – спросил Слайдер, но ветеринар махнул рукой, приказывая ему замолчать.

– Ждите здесь. И тихо! – прошептал Хилдъярд. Он бесшумно поставил на кресло стакан, который до этого забрал у Слайдера и до сих пор держал в руке, осторожно подошел к двери, приоткрыл ее и прислушался, а потом выскользнул наружу бесшумно, как кошка.

Слайдер ждал. В камине тихо потрескивало пламя. Через какое-то время он тяжело встал с кресла и пошел к двери, которую Хилдъярд оставил приоткрытой. Воздух в холле был холоднее, чем в комнате, он почувствовал это, подойдя вплотную к двери и сделав глубокий вдох. Он слышал медленное и тяжелое тиканье больших напольных часов, стоявших в холле, и больше ничего не нарушало вязкую и темную тишину пустого дома.

А потом, где-то вдалеке, раздался приглушенный грохот. Это был тот звук, который мог издать длинный, мягкий предмет, упавший с высоты на пол. Слайдер распахнул дверь шире и услышал со стороны хирургической пристройки звучный хруст ломающегося стекла.

Его ум внезапно освободился от летаргического оцепенения. Адреналин помчался по кровеносным сосудам, и он рванулся через холл, пинками распахивая двери, понимая без всяких слов, что означали этот удар и хруст стекла. Голос Диксона произнес внутри него: Они не терпят ошибок . Он пронесся через столовую, ушибая колени о стоявшие на пути стулья, проскочил через следующую дверь и оказался в пристроенной новой части здания, еще пахнувшей цементом. Он пересек еще один маленький холл, вбежал в приемную, пропахшую дезинфектантом, и через последнюю дверь ворвался в сам операционный отсек.

Запах бензина, осколки разбитого стекла вокруг, свирепое пламя и удушливый дым, уже заполняющий помещение. На полу – скорченное тело Хилдъярда, искаженным лицом вниз, затылок опытным ударом размозжен в розовое месиво из осколков костей, мозга и слипшихся от льющейся крови прядей жидких волос. Вся эта картина запечатлелась в мозгу Слайдера за долю секунды, а жар и дым в помещении были уже почти невыносимыми. Из глаз Слайдера неудержимо полились слезы, легкие разорвал кашель, он почувствовал острую режущую боль в груди и упал на колени. Надо было немедленно выбираться отсюда.

Он ухватился за воротник и рукав куртки ветеринара и попытался оттащить его назад к двери, но ему показалось, что вес обмякшего тела увеличился в несколько раз, а дверь оказалась невообразимо далеко. Его разум, казалось, покинул его и взирал на все происходящее откуда-то сверху, вне досягаемости пламени и дыма, холодно наблюдая за одинокой агонией своего владельца. Остатками сознания Слайдер все еще смутно понимал, что все это очень плохо, но уже не мог понять, почему, а он ведь так устал, и надвигающаяся тьма была такой манящей, что уже не хотелось делать никаких усилий...

– Алло?

– Привет, Джоанна.

– Билл! Я уже не думала, что когда-нибудь услышу твой голос!

– Уже не думала? – Голос его звучал пораженно.

– Прошло ведь очень много времени.

– Я звонил тебе раньше один или два раза, но попадал на твой автоответчик, а с ним мне не хотелось разговаривать.

– Хотелось бы мне, чтобы ты рассуждал тогда по-другому. По крайней мере я б хоть знала...

– Знала что?

– Что ты... Что ты еще здесь.

– На самом деле я не здесь. Не рядом, я имею в виду. Я сейчас далеко.

– А-а... – Она научилась не задавать вопросов. За те три недели ожидания, когда надежды становилось все меньше и меньше, она хорошо поняла, что она не тот человек, который имеет право спрашивать о нем.

– Ты не сердишься на меня, а? – спросил он после паузы.

– Сержусь? Нет, не сержусь. С чего бы это?

– Атертон звонил тебе?

– Он сказал мне, что ты в госпитале, но это не серьезно.

– И все? Больше ничего?