Отчет также подтвердил заявление доктора Рэнкина касательно хронологии событий. Члены Комиссии это даже подчеркнули. Они ясно указали, что пленники на Шахте погибли за целые сутки до того, как жители Каррика узнали о другом утоплении (т.е. о гибели мужчин Каррика на мосту через реку Морд). Таким образом, отметили члены Комиссии, нет решительно никаких оснований полагать, будто пленники были умышленно убиты в отместку за гибель жителей Каррика.
В отчете отсутствовало одно: к нему полагалось прикладывать список имен пленников, однако никакого списка я не обнаружил. Я спросил Архивариуса, и она ответила, что, вероятно, список куда-то завалился — за много лет архивы неоднократно реорганизовывались. Она не сомневалась, что однажды он найдется — вероятно, случайно.
Я счел, что в рамках расследования мудро было бы уточнить биографию Кёрка, а потому отправился в Колонию. Я впервые покинул Остров. Я проделал весь путь морем — как веками перебирались на поселение в Колонию беженцы. То был мощный опыт — пересечь пустую громаду океана; но еще невероятнее оказалось путешествие по крупнейшей реке Колонии; мы на тысячу миль углубились в материк, прежде чем начали различать берега с их бесконечными вечнозелеными лесами.
Наше судно бросило якорь в озерном порту, и оттуда я поездом направился на исследовательскую станцию, где работал Кёрк. Я познакомился с заведующим его кафедрой, приятным долговязым человеком, который от косоглазия смотрел в две стороны одновременно, точно кролик. Он сказал, что всегда восхищался работой Кёрка, но лично его не знал. Коллеги Кёрка поведали, что он был одиночка и к дружбе не стремился. Однако все они с нетерпением ждали результатов его исследований в Каррике.
Следующие несколько недель я с приятностью бродил по Межозерью, то наслаждаясь видами, то занимаясь расследованием. В столице провинции я отправился в Архив и нашел мать Кёрка. Это было полезно. При въезде в Колонию в статусе беженки она значилась как «Марта Кёрк», однако рукописное примечание гласило, что «Кёрк» — не настоящее ее имя; его дали ей, когда она сошла на берег.
Я обсудил это с одним из Помощников Архивариуса. Он сказал, что эта практика была весьма распространена — давать простые имена беглецам с Континента. Поскольку у большинства этих людей документы отсутствовали, особенно во время Войны, теперь нет надежды выяснить, как ее звали изначально — если, конечно, ее фамилия не стоит в свидетельстве о рождении Кёрка.
Помощник был весьма услужлив. Он проверил многочисленные картотеки и в конце концов разыскал запись о рождении Кёрка. Но снова в графе «мать» значилось «Марта Кёрк». В графе «отец» стоял вопросительный знак.
Через месяц я вернулся на Остров, зная немногим больше, чем до отъезда. Я окончательно уверился, что в итоге все базируется на достоверности показаний Анны, городового Хогга, мисс Балфур, доктора Рэнкина и самого Айкена — все они уже мертвы, и перекрестного допроса им не устроишь.
Должен отметить, что мне все же удалось найти родственников некоторых покойных жителей Каррика, Взрослую дочь Кеннеди, например: она оказалась коренастой черноволосой женщиной, булочницей в крошечной пекарне на столичной Хай-стрит. Поначалу, думая, что я клиент и желаю заказать торт, она была довольно дружелюбна. Однако едва я сказал, что хотел бы задать пару вопросов про ее отца и Каррик, она моментально окрысилась:
— Не суйте нос не в свое дело, — сказала она. — Выметайтесь из пекарни и чтобы я вас тут больше не видела.
Не стану углубляться в подробности свиданий с другими родственниками покойных горожан; встреча с дочерью Кеннеди более или менее описывает прием, который я получил у всех. И поведение их не слишком меня удивляло.
Когда запас возможных ходов для дальнейшего расследования истощился, я сел и начал писать книгу «Чудовище Каррика»; примерно то, что вы уже прочли. В последней главе, пользуясь всеми преимуществами, коими полагается обладать ретроспективному взгляду, я попытался сложить головоломку.
Непростая задача. В Каррике гнездилось много тайн, одна непонятнее другой. Почему, стараясь обвинить во всем Кёрка в письменных показаниях, Айкен в наших беседах признал свою вину? Зачем он отравил все население? Почему (меня это озадачивало более всего) ни один из горожан его не осудил?
В последней главе книги я писал, что, быть может, нет смысла искать разумные объяснения поступкам и мотивациям безумца. Айкен умел быть весьма человечным, даже симпатичным, однако же при этом он был сыном своего отца. В мире его разума царили кошмары, не поддающиеся изучению теми из нас, кто полагает себя нормальными. Я ссылался на слова Анны Грубах: «Он словно ветка под водой. Прямая она — или узлом завязана?»
Читать дальше