Андрей Константинов - Умельцы

Гувэдэшная разнарядка предлагала каждому управлению направить одного оперуполномоченного УР. Желательно, намекнули в ГУВД, добровольца. Петрухин вызвался сразу.

— Тебе что — делать не хрен? — спросил Паша. А потом посмотрел в глаза Петрухину и сказал: — Ну, ладно… поезжай.

Двадцать девятого февраля Дмитрий был уже в Грозном. В Чечне шла война, какая-либо оперативная работа была невозможна в принципе. Кажется, это понимали все… Кроме тех чиновников, которые принимали решения о командировках. Но даже если бы войны не было… Опер работает эффективно только тогда, когда у него есть знание местной обстановки и агентура. Ни того, ни другого у командированных на полтора месяца оперов не было да и быть не могло.

За месяц с лишним Петрухин задержал одного воришку и одного мародера. Воришку отпустил, потому что пожалел: парень был худ до без края, смотрел голодными глазами. Петрухин дал ему подзатыльник, пачку сигарет и сказал: не воруй больше… Отлично знал, что парень снова пойдет воровать. Куда ж ему деваться? Мародера тоже пришлось отпустить: за него вступилось командование N-ского ОМОНа. Парень-то — геройский! Третий раз в Чечне. Ранен, награжден… Вы что, крысы тыловые, совсем ох…ли? У геройского парня на шее болталась немалой толщины золотая цепь, а на запястье дорогущие швейцарские часы фирмы «Тиссо» в платиновом корпусе. Петрухин был категорически против того, чтобы омоновца освобождать. Более опытные коллеги ему объяснили: не дури, Дима. Они все озлобленные вконец. Подъедут ночью и шарахнут по нашей общаге из гранатометов. — Наши? — удивился Петрухин. — Наши, Дима, наши. Здесь все наши…

От командировки в Чечню остались самые мрачные воспоминания: холод, постоянное напряжение, враждебность местного населения да хруст битого стекла и кирпича под ногами на улицах разрушенного города. Паленая водка по вечерам, голодные и одновременно наглые глаза чеченских мальчишек. Постоянное чувство опасности. И — чувство абсурдности происходящего. За несколько дней до конца его командировки на одном из блокпостов задержали полковника Савченко. На своей машине полкан вывозил раненых чеченских и арабских боевиков. С собой у предателя обнаружили двадцать пять тысяч баков. Оказалось, фальшивые.

В вагон поезда Петрухина грузили мертвецки пьяным. Он уехал, а операция по наведению конституционного порядка в Чечне продолжалась…

…Но зачем так мрачно? Зачем мрачно-то так? В те же самые весенние дни, когда сволочь Савченко вывозил за фальшивые баки боевиков, в Брюсселе прошел алкогольный салон «Мондиаль-2000». Первое место заняла наша водка, сибирская. А называлась она — «Отечество».

В Питере было очень тепло. Температура днем поднималась до двадцати, начинали зеленеть деревья. Петрухин телеграммой предупредил о своем приезде Наталью. Но на вокзале она его не встретила, а дома ждала записка: «Вечером позвоню. Н.» Вот так: вечером позвоню.

Он принял ванну, выпил две бутылки пива, спрятал в простеньком тайнике «трофейный» ПМ и лег ждать. «Вечером позвоню». Незаметно задремал. Разбудил его телефонный звонок.

— Але.

— Ты вернулся? — произнес Наташин голос.

— Где ты, Наташа? Что случилось?

Некоторое время в трубке было тихо, и он сам догадался, что случилось… В трубке было очень тихо, но все же угадывалось Натальино дыхание. Как будто совсем рядом.

— Ты… ты уходишь? — спросил он, когда пауза сделалась невыносимой.

— Ухожу? Нет, Дима, я уже ушла. Я давно уже ушла. Просто ты этого не замечал… Ты не хотел этого замечать.

На ощупь он вытащил сигарету из пачки, вставил ее в губы не тем концом, прикурил с фильтра, закашлялся.

— …ты ничего не хотел замечать, опер. Ты жил своей жизнью, в которой я всего лишь присутствовала. Как телевизор, например. Или как твой любимый подстаканник. Впрочем, подстаканник был даже более важен…

— Наташа! — сказал он.

— Подожди! — воскликнула она. — Подожди, не перебивай. Я должна сказать. Я обязательно должна сказать тебе все сейчас. Я давно должна была это сказать, но все время откладывала. А потом, когда собралась, у тебя случилась… эта история и…

— И ты меня пожалела?

— Да. Да, если хочешь, я тебя пожалела. В ущерб своим интересам. Потом ты уехал в Чечню, и я ждала твоего возвращения. Я откладывала этот разговор почти три месяца. А у меня, между прочим, есть своя жизнь… Но я все равно откладывала до твоего возвращения, потому что…

— Я понял, — перебил он. — И кто же он?