Катя Чудакова - Белоснежка и семь клонов

– Извини, но я думаю о своем, – решил прервать череду опасных речей Дитмар. – И вообще, скоро отбой, надо возвращаться, ефрейтор может поднять переполох…

– Да, пора идти, – стал сразу серьезным Эдвард. – Думаешь, что я провокатор? Не-а! Это у меня игра такая – нервишки люблю пощекотать себе и другим. Не хватает мне остроты и куража!

– Не хватает? – с испугом посмотрел на него Дитмар. – Это на передовой под пулями не хватает? А если я побегу сейчас – на тебя настучу?

– Беги! И что будет? Арестуют и в концлагерь отправят? Я согласен! Хоть какой-то шанс остаться живым, а не сгнить в русских болотах.

«Боже! Неужели и для меня скоро игра со смертью превратиться в забаву?» – подумал Дитмар, не замечая, что в своих мыслях он все чаще обращается к небесным силам. Потому что надеяться он теперь мог только на них.

Их, рядовых солдат, начальство не считало нужным посвящать в планы военных действий. Впрочем, и их непосредственные командиры – ефрейторы и младшие офицеры вряд ли и сами были в курсе. Пришел приказ – и действуй. А думать за тебя будут генералы. Не важно кем бы ты мог быть – профессором, поэтом или простым плотником – пуля разбирать не будет. И мозги твои превратятся из самой ценной материи, сотворенной природой, в грязное кашеобразное месиво. И все – нет больше нового Шиллера, Канта или Дюрера. Есть только маленькие подрастающие копии партийных бонз. Интересно, как там дела в «Лебенсборне»? Приступили ли они уже к вынашиванию «ценных» зародышей? По срокам, которые назначил Гиммлер, уже должны были. Правда, отец оказался не у дел. Для него оно, может, и к лучшему. Вдруг найдется специалист, который раскусит эту тщательно спланированную, но хлипкую, как колосс на глиняных ногах, аферу? Да… Но тогда не поздоровится Хорсту, другим ребятам и Ангеле.

Дитмар никогда бы не смог назвать чувство к Ангеле любовью, но вспоминал ее часто, особенно по ночам, ворочаясь на жесткой солдатской кровати и пытаясь согреться под тонким войлочным одеялом.

«Она меня уже наверняка забыла. Я был всего лишь крошечным эпизодом в ее бурной и насыщенной жизни. Неужели, теперь она с этим противным майором Кюлером? – Дитмар содрогнулся от такой мысли, вроде бы не к Ангеле, а к нему прямо сейчас прикасались жирные, как сосиски, пальцы и слюнявые вывернутые губы на побитом оспой одутловатом лице. – Все мы, получается, проститутки – кто моральные, а кто и физические… Покупаем себе право на жизнь, торгуя своими принципами, идеалами, мировоззрениями. Может быть, Эдвард Штраус где-то и прав в своем искусственно культивируемом сумасшествии. Нормальному человеку гораздо сложнее пережить и смириться с тем, что творится вокруг. Мы пришли на чужую землю со своими претензиями и при этом должны быть уверены, что имеем на это полное право. Бред! Полнейший бред! Кто может серьезно воспринимать такие идеи?»

Дитмар вспомнил многодетную семейку Кляйстеров, обитавших по соседству с ними. «Вот, кто готов воевать за великую идею, хотя… Все это своего рода мимикрия приспособленцев. Если бы в Германии к власти пришли коммунисты, они бы первыми вышли на улицу с красными знаменами и томиками Маркса и Энгельса под мышками. Но для этого надо иметь мозги, как чистый лист бумаги, на котором проецируются чужие идеи. А человеку, способному мыслить самостоятельно, приходится нелегко…»

С такими мыслями Дитмар отходил ко сну. Спал он этой ночью беспокойно, постоянно пробуждаясь от каких-то кошмарных снов.

«Может, с отцом что-то? – мучился он, пытаясь вновь заснуть. – Все равно ничем не помогу, а если что случится, так и не узнаю даже…»

Дитмар закрыл глаза, пытаясь настроить себя на созерцание приятных и красивых снов. В окно заглядывала полная луна, ясное звездное небо располагало к лирическим мечтам.

Огромное помещение, оборудованное под походную казарму, дышало, шевелилось и поскрипывало в сумрачном свете. Неужели они за тысячу километров от дома? Вот сейчас скрипнет дверь, и в комнату войдет мама. Дитмару во сне она являлась часто, особенно в детстве. Он об этом не рассказывал никому – отцу, чтобы не расстраивать, друзьям, потому что им, согретым материнской любовью, его не понять.

И вот мама опять вернулась к своему обиженному мальчику? Но иди, иди лучше к отцу – ты ему сейчас нужнее, он болен, тяжело болен. Это мы с тобой виноваты, что его сердце работает со сбоями. Ты покинула его двадцать лет назад, оставив одного с грудным ребенком на руках. А теперь и я уехал от убитого горем старика – далеко-далеко, и не знаю – вернусь ли обратно, чтобы утешить его…