Фредерик Форсайт - Призрак Манхэттена

В конкурирующей с нами газете был репортёр, ведущий светскую хронику – в New York World – пулитцеровском прихвостне. На следующий день она написала, что видела этот инцидент, но она думала, что никто другой его не заметил. Она ошибалась. Я заметил. Но я видел кое-что ещё. Я не спускал глаз с леди в течение всего вечера, и естественно, через некоторое время она достала записку и прочла. Когда она прочла, то, оглянувшись, скомкала записку в маленький шарик и выбросила его в мусорную корзину, куда выкидывали опустошённые бутылки и грязные салфетки. Через несколько мгновений я достал его оттуда. На тот случай, если вам интересно, она у меня сегодня с собой.

В тот вечер я просто запихал её к себе в карман. Она лежала в течение недели на моём туалетном столике в моей квартире, а позже я сохранил её как напоминание о тех событиях, которые разворачивались на моих глазах. В записке говорится: «Позволь мне увидеть мальчика всего один раз. Позволь мне сказать ему последнее прости. Пожалуйста. В тот день, когда ты поплывёшь домой. На рассвете. В Бэттери-Парк. Эрик».

Тогда и только тогда я сложил части мозаики вместе. Тайный поклонник ещё до её замужества, двенадцать лет назад в Париже. Невознаграждённый влюблённый, иммигрировавший в Америку и ставший достаточно богатым и могущественным, чтобы устроить её приезд и выступление в его собственном оперном театре. Трогательно, но больше годится для романтичной леди-романистки, чем для прожжённого уличного нью-йоркского репортёра, каким я себя полагал. Но почему он был в маске? Почему не пришёл встретиться с ней как все? Этим вопросам я до сих пор не нашёл ответа. И тогда тоже, и это была моя ошибка.

Как бы там ни было, леди пела шесть вечеров. Каждый раз она покоряла весь театр. 8 декабря было её последнее выступление. Другая примадонна, Нелли Мелба, единственная в мире соперница французской аристократки, должна была прибыть 12-го. Мадам де Шаньи, её супруг, сын и её свита должны были отплыть на борту RMS City of Paris , направляясь в Саутгемптон, Англия, для выступлений в Ковент-Гардене. Их отплытие было назначено на 10 декабря, и в знак дружбы она дала мне понять, что я могу быть в это время на Гудзоне и проводить её. К тому времени я был воспринимаем всем её окружением почти наравне с членами её семьи. В уединении её личной гримёрной я мог получить моё последнее эксклюзивное интервью для New York American . Потом я мог вернуться к убийствам, пулям и боссам Таммани Холла.

Ночью 9-го я плохо спал. Я не знаю, почему, но вы все здесь понимаете, что если выдаётся такая ночка, нет смысла пытаться уснуть опять, лучше встать и покончить с этим. Итак, я встал в 5 часов утра. Я умылся и побрился, затем оделся в мой самый лучший тёмный костюм. Я пристегнул твёрдый воротничок и завязал галстук. Не раздумывая, взял два жёстких целлулоидных белых манжета из полудюжины на туалетном столе и нацепил их. Поскольку я проснулся столь рано, я подумал, что я могу тоже пойти в «Уолдорф-Асторию» и присоединиться к семейству де Шаньи за завтраком. Чтобы сэкономить на кэбе, я прогулялся, прибыв в десять минут восьмого. Ещё было темно, но в комнате для завтраков уже одиноко сидел отец Килфойл с чашкой кофе. Он радостно поприветствовал меня и затем поманил к себе.

«А, мистер Блум, – сказал он, – итак, мы должны покинуть ваш прекрасный город. Пришли нас проводить, не так ли? Очень мило с вашей стороны. Но немного горячей овсянки и тост зарядят вас на весь день. Официант…» Вскоре к нам присоединился сам виконт, и они со священником обменялись несколькими словами на французском языке. Я их не понимал, и спросил, присоединятся ли к нам виконтесса и Пьер. Отец Килфойл сделал знак виконту и сказал мне, что мадам де Шаньи ушла в комнату Пьера присмотреть за его сборами, и было очевидно, что именно об этом он только что услышал на французском. Я полагал, что знаю лучше, но ничего не сказал. Это было частное дело, и ко мне не имело отношения то, что леди пожелала ускользнуть, чтобы сказать прощай своему странному спонсору. Я ожидал, что около восьми она подкатит к дверям в щегольском кэбе и поприветствует нас со своей обычной пленительной улыбкой и очаровательными манерами.

Так мы и сидели втроём, и чтобы поддержать беседу, я спросил священника, понравился ли ему Нью-Йорк. «Да, очень, – ответил он. – Очень милый город. В нём много моих соотечественников». – «А Кони-Айленд?» – спросил я. При этом вопросе он помрачнел.

«Странное место, – сказал он. – И люди там странные». – «Вы имеете в виду Зазывалу?» – уточнил я. – «И его и других», – сказал он. – «А, так вы имеете в виду Дариуса», – сказал я. Наконец-то он повернулся и посмотрел на меня. Его голубые глаза были похожи на буравчики.