Фредерик Форсайт - Призрак Манхэттена

Да, Hôtel-Dieu был слишком далеко, госпиталь Святого Лазаря находился ближе, поэтому мы направились туда. На дежурстве там был молодой доктор, но как только он осмотрел рану и установил личность кадета, отпрыска самого знатного рода Нормандии, он послал привратника за главным хирургом, жившим неподалёку. Я больше ничего не могла сделать для паренька, и потому отправилась домой.

Но я молилась о том, чтобы он выжил, и на следующее утро – это было воскресенье, и у меня в Опере был выходной – я вернулась в госпиталь. Власти уже послали за семьёй мальчика в Нормандию, и господин хирург, дежуривший в тот момент, должно быть принял меня за мать раненого. Его лицо было мрачным и торжественным. Он пригласил меня в свой личный кабинет. Там он мне и поведал ужасные новости.

Он сказал, что пациент будет жить, но ущерб, причинённый пулей и её извлечением, оказался ужасающим. Все главные кровеносные сосуды в паху и внизу живота были непоправимо повреждены. Ему не оставалось иного выбора, как только наложить швы. Я по-прежнему ничего не понимала. Затем, наконец, до меня дошло, что он имел в виду, и я спросила его об этом напрямик. Он мрачно кивнул. «Я совершенно опустошён, – сказал он. – Такой молодой, такой симпатичный мальчик, и теперь лишь наполовину мужчина. Боюсь, он никогда не сможет иметь детей».

«Вы имеете в виду, что пуля лишила его… что он больше не мужчина?» – спросила я. Хирург покачал головой. «Это было бы даже милосерднее, потому что в таком случае он не испытывал бы желания по отношению к женщинам. Но нет, он будет испытывать страсть, любовь, желание, как любой другой молодой человек, но разрушение кровеносных сосудов означает, что…»

«Я не ребёнок, месье доктор», – сказала я, желая пощадить его деликатность, хотя осознавала, что он сейчас мне скажет.

«В таком случае, мадам, я должен сказать, что он никогда не сможет закрепить ни один союз с женщиной и зачать своего собственного ребёнка».

«Значит, он теперь никогда не сможет жениться?» – спросила я.

Хирург пожал плечами. «Это только если он найдёт странную или святую женщину, или ту, у которой наличествует другой сильный мотив, который позволит ей вступить в брачный союз без его физической составляющей, – сказал он. – Мне очень жаль, я сделал всё, чтобы спасти его от последствий кровотечения».

Я с трудом могла сдержать рыдания, услышав это. Подумать только, что этот мерзкий негодяй нанёс мальчику такую рану, из-за какой он едва не умер. Такая мысль казалась почти невыносимой. Но я пришла, чтобы увидеть мальчика. Он был бледен и слаб, но в сознании. Ему ещё не сказали. Он очень мило поблагодарил меня за то, что я помогла ему в той аллее, и настаивал на том, что именно я спасла ему жизнь. Когда я узнала, что его семья прибывает на поезде из Руана, я ушла.

Я никогда не думала, что я когда-нибудь вновь увижу моего молодого аристократа, но я ошибалась. Восемь лет спустя, когда он стал красив как греческий бог, он часто стал бывать в Опере, вечер за вечером, в надежде поговорить или хоть поймать взгляд некой особы. Позже, когда он узнал, что она беременна, то этот хороший, добрый и благородный человек, каковым он и являлся, признался ей во всём и женился на ней, дав ей своё имя, свой титул и брачный обет. В течение двенадцати лет он давал сыну всю свою любовь, какую только мог бы дать настоящий отец.

В этом и заключается вся правда, мой бедный Эрик. Постарайся быть добрым и осторожным.

О той, которая всегда пыталась помочь тебе, облегчить твою боль,

с прощальным поцелуем,

Антуанетт Жири.

Я увижу её завтра. Она уже должна всё знать. Сообщение, которое я отправил в отель, было достаточно простым. Она узнает эту музыкальную обезьянку всегда. Место и время по моему выбору. Будет ли она вновь меня бояться? Думаю, что так. Но всё же она не узнает, как сильно буду бояться встречи с ней я ; бояться, что она вновь откажет мне в тех крохах счастья, которые другие мужчины принимают как должное.

Даже если меня снова отвергнут, всё уже изменилось. Я могу наблюдать с высоты за родом человеческим, который я так ненавижу, но теперь я могу сказать: «Вы можете плевать на меня, смешивать с грязью, глумиться надо мной, поносить меня; но что бы вы ни сделали, это не повредит мне теперь. Потому что, несмотря на всю грязь и ненастье, на слёзы и боль, теперь моя жизнь не напрасна; У МЕНЯ ЕСТЬ СЫН.»

Отель «Уолдорф-Астория», Манхэттен, Нью-Йорк, 29 ноября 1906