Владимир Соловьев - Матрешка

И вот эта его человеческая смертность, в отличие от остальной вечной природы, привязывает к нему еще сильнее, делает любовь к нему почти болезненной. Как и мою — к Лене

Этой весной, когда с ней и Танюшей возвращались из Москвы и самолет спустился с заоблачных высот и был уже виден изрезанный берег и бьющие в него волны, прильнул к иллюминатору и гадал: Гаспе? Новая Шотландия? Акадия? Тресковый мыс? — и только тогда узнал Лонг-Айленд, когда увидел внизу наш маяк.

Зачарованное место, скажу вам.

Сам не знаю почему, ни с того ни с сего взял и расплакался.

Я шел и шел по берегу на восток, минуя один за другим свайные городки, которые тянутся по всему 18-мильному клину Огненного острова, — после недавней бури дома стояли уже прямо в океане на торчащих из воды опорах и были недоступны ни для хозяев, ни для воров, если таковым случится здесь ненароком оказаться, но как это ни кощунственно, следы разрушений зрелищны, фантастичны и добавляют красоты здешним местам. Справа — сосновые гривы на дюнах, слева — океанские гривы. Прошел миль десять, наверное, — и столько же обратно! Проголодавшись, обдирал по пути кусты дикой сливы, которую Лена называла алычой. Раньше я и не подозревал, что эти ягоды съедобны. А Лена еще любила жевать плоды шиповника, из которого однажды сварила дивно пахучее варенье.

Ни одна жена не приносила столько горестей, как она, и ни одну не любил с такой отчаянной силой. На старости лет я познал, что такое настоящая любовь — когда любишь не благодаря, а вопреки тому, какова есть любимая. О этот горько-сладкий эрос! — со спокойной душой и чистой совестью краду образ у первой поэтессы на земле, если только дочь Соломона не сочинила первые книги Библии, как убеждают публику некоторые феминистки.

Слезы высохли на ветру, в душе было пусто и тоскливо.

И тут я почувствовал давно не испытанное мной возбуждение — мой член окаменел и рвался в бой. Это была не абстрактная, деперсонализованная похоть, как ночью во сне, когда все равно с кем — хоть в замочную скважину. И не старческая похоть, когда разгульное воображение разыгрывает постельную сцену хоть с заочной женщиной, которую ни разу в глаза не видел, а только договорился по телефону о сугубо деловой встрече: волнует юная плоть, а не ее конкретный носитель, то есть упругая девичья грудь, твердеющие от ласк соски, млеющее в твоих руках юное тело и как конечная цель — мускулистое, влажное, алчущее влагалище. Нет, это была конкретная страсть к конкретному объекту: к Лене. Хоть подзавожусь иногда от самых неожиданных вещей — к примеру, органная музыка действует на меня почище любого порно, но такое со мной впервые — чтобы встал на пейзаж! А по сути, не на пейзаж, а на воспоминание. Именно здесь у нас впервые с ней все произошло, и потом еще несколько раз — с самой роскошной постелью не сравнить! Над тобой небо, вокруг волшебные запахи, слияние полное, как никогда: с любимой, с землей, со всей вселенной.

Возвращался домой поздно, усталый, вымотанный, выжатый как лимон и, как ни странно, успокоенный. Или у меня больше не осталось физических сил на эмоции? Или они изверглись вместе со спермой?

В окнах у нас горел свет.

Не дожидаясь лифта, взлетел на пятый этаж.

Танюша бросилась мне на шею, а Лена как ни в чем не бывало сообщила:

— Тебе звонили из России. Какой-то Борис Павлович. Просил срочно перезвонить.

Тут меня наконец осенило — все эти дни она пряталась не от меня, а от своего братца. Вспомнил подозрительных типов, которые околачивались у дома и которых я приметил краем глаза, но не придал должного значения. А ссора со мной — всего лишь повод, и, только дождавшись, чтоб он улетел, вышла из подполья.

Это ее я приметил в аэропорту — не было еще случая, чтоб я ее с кем спутал. Я выслеживал ее, а она — своего братца, пока не убедилась, что улетел.

Все встало с ног на голову. Я уже ничего больше не понимал.

Единственная теперь зацепка — Борис Павлович. Не терпелось связаться с ним — там как раз утро. Решил дождаться завтра и позвонить с работы — без свидетелей.

В ту ночь нам снова было хорошо, как в первые дни нашей близости. Мы истосковались друг без друга. Ставлю местоимение «мы» — нисколько в ту ночь не сомневался. Но уже после разговора с Борисом Павловичем сомнения захлестнули меня с новой силой. И так с ней всегда! Заколдованный круг какой-то.

Недели через две после нашей встречи в Нью-Йорке мадемуазель Юго объявилась снова — сообщила по телефону, что неподалеку от Сент-Джон к берегу прибило труп молодой женщины двухмесячной приблизительно давности, и предложила немедленно прибыть для опознания. Мгновенно вспомнил двух русских, которых встретил в кемпграунде.