Даниэль Клугер - Двадцатая рапсодия Листа

Поели мы плотно – впереди целый день в пути, когда еще доведется сесть за обед. Фриштык наш состоял из вкусного русского пирога с мясным фаршем, пампушек с медом и крепкого, хорошо настоянного чаю.

Закончив завтрак, мы вышли на Базарную площадь и заприметили наших лошадей – ну, конечно, не в буквальном смысле «наших», а мельниковых. Они уже были запряжены в кибитку и выглядели сытыми и хорошо отдохнувшими. «Ясное дело, – с некоторой досадой подумал я, – лошадям-то клопы не досаждают!» Едва мы подошли к кибитке, как в конце площади появился Паклин. Судя по виду, мельник был в хорошем настроении и нисколько на нас не сердился, хотя мы с Владимиром, честно говоря, немного опоздали против обещанного – пришли на место не в восемь, как сговаривались, а без четверти девять. Я в прошлом человек военный и дисциплину очень уважаю, опоздания и тем более нарушения уговоров не терплю ни в себе, ни в других, сейчас же, по причине бессонной ночи, мне пришлось изменить себе, и я был очень собою недоволен.

Настроение мельника тоже испортилось, но вовсе не потому, что Якову каким-то флюидом передалась моя диспозиция. Состояние духа ему переменили слова Владимира. Когда мы, поздоровавшись и вволю наизвинявшись за опоздание, уже садились в кибитку, молодой Ульянов попросил Паклина:

– А давайте-ка, Яков Васильевич, мы проедем той же дорогой, какой вы в тот памятный день возвращались. Вот прямо так, начиная отсюда. Вы ведь и тогда у двоюродного брата были?

– Ну? – промычал Паклин, набычившись. Лицо его посерело.

– И прямо с утра – домой поехали? Вот, можно сказать, с этого самого места? – продолжал Владимир, как-то очень уж добродушно улыбаясь. – Ну, стало быть, у нас есть счастливая возможность буквально до вершка восстановить ваш маршрут.

– Зачем это? – подозрительно спросил Паклин.

– А затем, дорогой Яков Васильевич, что я хочу иметь доказательства вашей искренности, – ответил Владимир уже без улыбки. – чтобы мне не было стыдно перед господином Никифоровым. А то я за вашу невинность поручиться готов, а урядник наш мне в ответ какой-нибудь сюрпризец поднесет. Так лучше уж я к сюрпризу этому заранее подготовлюсь. С вашей помощью.

– Какой такой сюрприз? – еще больше помрачнел Паклин. – О чем это вы?

– Садитесь! – повелительно сказал Владимир. – Хватит время терять! А то я, знаете, готов предположить, что вы, господин Паклин, что-то важное от нас скрываете.

После короткой паузы Паклин молча полез на облучок. Я тоже, повинуясь жесту Владимира, поспешно влез в кибитку. В который раз я подивился: вот ведь совсем молодой человек, вчера еще мальчишкой бегал, восемнадцать ему только через три месяца исполнится, и ведет себя порой как неопытный, хотя и горделивый юнец, но стоит ему проявить волю – словами ли, жестами ли, а то и одним лишь взглядом, – как испытанные, бывалые взрослые люди едва ли не беспрекословно ему повинуются.

Мы тронулись. Паклин изредка покрикивал на лошадей, которые, впрочем, сами выбирали привычный путь. От Базарной площади и до околицы дорога у нас заняла около четверти часа.

Тут Паклин остановил лошадей.

– Ну что? – спросил он. – Едем дальше, что ли?

Владимир не ответил. Словно он вдруг глубоко задумался над чем-то совсем посторонним, никак не связанным с нашими делами. Паклин повторил вопрос:

– Так что, господин Ульянов, отправляемся в обратный путь? – Он негромко кашлянул. – Не хотелось бы валандаться здесь без толку. Ветерок поднимается. Как бы метели не было.

Владимир взглянул на Паклина с некоторым удивлением.

– Так ведь я только вас и жду, Яков Васильевич. Как только вы перестанете водить нас за нос и восстановите весь ваш путь, каким он был в тот злосчастный день, мы тут же и отправимся восвояси, – энергически сказал он.

Паклин выпучил глаза и побагровел. Давно я не видел, чтобы у человека так быстро и решительно менялся цвет лица – с мышиного на малиновый.

– Э-э… что… как… – выдавил он из себя. – То есть… значит…

– Да полно! – Владимир махнул рукой. – Что это вы нас с господином Ильиным за наивных простаков держите? Право, мне даже неловко перед Николаем Афанасьевичем. У своего двоюродного брата вы, разумеется, были – видели мы его, очень колоритный мужчина, – а только ночевали вовсе не у него. Вот я и жду, когда вы нас отведете к месту, так сказать, вашего ночлега. А заодно и объясните, с чего вдруг вам захотелось сохранить это место в тайне.

Паклин открыл было рот и даже набрал полную грудь воздуха, но так ничего и не сказал.