Даниэль Клугер - Двадцатая рапсодия Листа

– Скорее всего, вы правы, – задумчиво произнес наш студент. – И даже наверное правы. В любом случае конечный ответ на этот вопрос нам только убийца и даст.

Некоторое время молодой Ульянов шел в молчании, опустив голову, и вдруг, повернувшись ко мне, сказал:

– Хотел бы я встретиться с этим господином…

– Вы имеете в виду преступника? – спросил я.

Он покачал головой.

– Нет, с тем несостоявшимся самоубийцей и любителем Гейне, которого упоминал доктор. Как бишь его? Пешков? Разносчик булок и начинающий поэт? Der Zahnschmerz… Вряд ли, конечно, такая встреча состоится. А забавно было бы познакомиться – в один месяц, выходит, и у меня, и у него круто изменилась жизнь. Только наши ситуации какие-то перелицованные. Меня исключили из университетской жизни, а его врачи, напротив, вернули к жизни, из университета которой он сам пожелал себя исключить. – Владимир усмехнулся. – Каких только совпадений, однако, не случается…

Мы вышли на Базарную площадь. Осмотрелись.

– Эх, жалко, мельника с нами нет, – неожиданно сказал Ульянов. – Именно здесь и именно в это время я предполагал подвергнуть его некоторому испытанию. Обидно, что оказался таким дилетантом в дорожных делах, – я всерьез считал, что мы сможем вернуться в Кокушкино сегодня же. Ну что же, Николай Афанасьевич, давайте ведите меня в гостиницу. Мысленно я вам уже ранее подчинился, а на словах говорю это только сейчас. Да и поесть, конечно же, не мешало бы.

– Здесь недалеко, – ответил я. – А знаете, как называется гостиница?

– Да уж не иначе как «Шумбут-сарай» какой-нибудь.

– Нет, не угадали. По маленьким речушкам не только улицы, но и гостиницы не называют. А вот большие реки – другое дело. Здесь у нас Кама-матушка течет. Значит, и гостиница – «Кама». Нумера, кстати, вполне приличные, и трактир там совсем недурной. А кстати, Владимир, что это за испытание вы упомянули? Которому вы хотели подвергнуть нашего мельника?

– Хотел – и подвергну, – очень серьезно сказал Ульянов. – Только завтра, когда в обратный путь двинемся. Испытание, которое либо продемонстрирует, что Яков Паклин – совершенно невиновный человек, либо укажет, что он-то и есть убийца.

в которой мы знакомимся со словоохотливым провизором

«Кама» – гостиница уездная, но, по чести говоря, она иной губернской может назидание дать. Постели чистые и свежие, в нумерах ухожено, везде хорошо протертые лампы, у меня в комнате оказалась так даже висячая, по стенам олеографии, полы натерты воском, на подоконниках герани, в коридорах каразейные дорожки. Трактир при гостинице также приличествующий – мы там вечером с Владимиром отменно поужинали, но, разумеется, без фортаплясов, как выразился бы граф Толстой. Вот только цены за нумера не уездные, а самые что ни на есть губернские. Изрядную часть моих денег съели эти цены, кусачие, как… да как клопы, черт бы их побрал!

Клопы, доложу я вам, – это казнь египетская нашей российской жизни. Сколько ни бывал я в разных больших и малых городах, в селах и деревнях, где бы ни жил, где бы ни останавливался – ни разу еще не было случая, чтобы без клопов дело обошлось. И ведь клоп – паразит мелкопакостный, если в кровать не залезет изначально, так потом, в расцвете ночи, всенепременно с потолка свалится, чтобы найти щелочку в простынях-одеялах и присосаться к теплому человеческому телу. Вот, когда давеча собирался я в дорогу, все думал о мелочах и о том, что в спешке какую-нибудь ерунду обязательно забудешь, а потом без этой ерунды будешь чесаться. Как в воду глядел! Нет чтобы порошка персидского захватить – никакой клоп не тронул бы, да куда там!.. Это дома у меня паразиты повыведены, а в уездной гостинице им полное раздолье.

В общем, всю ночь я чесался да клопов давил, утром же встал злой и невыспавшийся. Кажется, Владимира постигла та же маета – когда мы встретились в умывальной, на нем лица не было. Точнее сказать, лицо было, но в мелких красных точках и очень постное. Настроение у нашего студента тоже было не скоромное – и не только клопы, думается, были тому виной; мнится мне, его сильно уедала совесть: очень не хотелось гордому молодому человеку быть на моем иждивении, но тут уж ничего не попишешь – деваться ему было некуда.

Позавтракать мы решили в ямщицкой чайной на Крепостной улице – той самой чайной, которую держит двоюродный брат Паклина. Видел я и самого этого брата: солидного вида мужичина в зеленой вязаной фуфайке, меховом жилете и полосатых шароварах, заправленных в сапоги. Тоже, кстати говоря, рыжий, как и Яков Паклин, – порода, видно, у них такая, игреневая.