Морье Дю - Козел отпущения

-- Оставь пса в покое, -- сказал я. -- Не распаляй его.

Мари-Ноэль отпустила ошейник, и пес, все еще тихонько рыча, вприпрыжку подбежал ко мне, обнюхал и равнодушно побежал дальше, тыкаясь носом в плющ на стене.

-- Он словно и не рад тебе. Такого еще не бывало. Может быть, он болен. Цезарь, ко мне! Цезарь, дай я пощупаю твой нос.

-- Не трогай его, -- сказал я. -- Он здоров.

Я двинулся по направлению к дому, но пес не побежал за мной и растерянно стоял, глядя на девочку; Мари-Ноэль подошла к нему, погладила по широким бокам, пощупала нос.

Я перевел глаза от замка на мост и деревню за мостом и увидел, что от церкви спускается вниз какая-то женщина и подходит к въездным воротам. Женщина была в черном, на голове -- старомодная шляпка без полей, в руках молитвенник. Наверно, Бланш. Не глядя по сторонам, словно не замечая, что кругом ясный день, она шла, гордо выпрямившись, по гравиевой дорожке к ступеням парадного входа. И даже когда к ней подбежала Мари-Ноэль, ничто не дрогнуло в каменном лице, жесткие черты не смягчились.

-- Цезарь рычал на папу, -- крикнула девочка, -- и был вовсе не рад его видеть! Этого никогда не бывало. Вы не думаете, что он заболел?

Бланш кинула взгляд на пса, который трусил к ней, виляя хвостом.

-- Если никто не собирается взять собаку на прогулку, надо ее снова запереть, -- сказала она, поднимаясь на террасу; поведение пса явно не встревожило ее. -- А ты, раз недостаточно здорова, чтобы гулять, вполне можешь прийти ко мне заниматься после ленча.

-- Мне сегодня не обязательно заниматься, да, папа? -- запротестовала девочка.

-- Почему бы и нет? -- сказал я, полагая, что этот ответ поможет мне снискать милость Бланш. -- Спроси лучше маму, как она думает.

Словно не услышав моих слов, Бланш прошла мимо нас прямо в дом; казалось, я просто для нее не существую. Мари-Ноэль взяла меня за руку и сердито ее затрясла.

-- Почему ты на меня сердишься? -- спросила она.

-- Я не сержусь.

-- Нет, сердишься. Ты не хочешь со мной играть, и при чем тут мама, если я не стану сегодня заниматься?

-- А кто же должен приказывать здесь -- я?

Она вытаращила на меня глаза.

-- Но ты всегда это делаешь! -- сказала она.

-- Прекрасно, -- твердо сказал я. -- В таком случае, если твоя тетя согласна потратить на тебя время, ты будешь сегодня заниматься. Это тебе не повредит. А теперь пойдем наверх, у меня что-то для тебя есть.

Мне вдруг пришло в голову, что гораздо проще будет раздать подарки во время завтрака, когда все соберутся внизу за столом, а не вручать их порознь. Но девочке придется отдать подарок сейчас, чтобы задобрить ее, -она всерьез надулась на меня из-за того, что я велел ей заниматься.

Мари-Ноэль поднялась со мной в гардеробную, и я отдал ей сверток с книгой, взяв его со стола. Она нетерпеливо сорвала оберточную бумагу и, когда увидела, что внутри, вскрикнула от радости и прижала к себе книгу обеими руками.

-- Как я о ней мечтала! -- воскликнула она. -- О, мой любимый, мой дорогой папочка, как ты всегда угадываешь, что мне нужно?

Не в силах сдержать восторга, она кинулась мне на грудь, и я снова подвергся ее детским ласкам: она обвила мою шею руками, терлась щекой о мою щеку и осыпала меня беспорядочными поцелуями. Но теперь я этого ждал и закружил ее вокруг себя по комнате; казалось, будто играешь со львенком или длинноногим щенком, -- любое молодое животное привлекает нас юностью и грацией движений. Я больше не чувствовал себя неловко, она пробудила во мне невольный отклик. Я дергал ее за волосы, щекотал сзади шейку, мы оба смеялись; ее естественность, ее доверие придавали мне смелости и уверенности в себе... и в ней. Узнай это прелестное, льнущее ко мне существо, что я -чужак, я вызвал бы у нее неприязнь и страх. Представил, как она тут же замкнется в себе, нас ничто не будет связывать, в лучшем случае я стану ей безразличен, как псу. Мысль о том, что этого не произойдет, поднимала во мне дух, вызывала ликование.

-- Мне обязательно идти к тете Бланш? -- спросила Мари-Ноэль, догадавшись, что у меня изменилось настроение, и желая обратить это себе на пользу.

-- Не знаю, -- ответил я, -- решим это попозже.

Опустив ее на пол, я остался стоять у стола, глядя на остальные свертки.

-- Я хочу тебе что-то сказать, -- заговорил я, -- я привез из Парижа подарки не только для тебя. Маме я отдал подарок вчера вечером, бабушке тоже. Давай отнесем те, что лежат здесь, в столовую, пусть все развернут их перед ленчем.

-- Дяде Полю и тете Рене? -- сказала она. -- Зачем? Ведь у них нет дня рождения.