Даниэль Клугер - Четвертая жертва сирени

в которой я впервые не соглашаюсь с мнением моего друга

Признаюсь, эти слова привели меня в некоторое замешательство. Мне даже показалось, что я ослышался. Но нет — Владимир повторил еще раз: «Потому что цветы».

И я понял, что ни за какие коврижки медовые не уйду сейчас спать, хоть и показывали стенные часы ни много ни мало — половину третьего ночи, — а только что пережитые похождения исполнили меня свинцовой усталостью.

В окно было видно, что небо на востоке начало светлеть. Еще часа полтора, и взойдет солнце. Ночь была на исходе, а на лице моего друга я не обнаруживал ни следов сна, ни признаков утомления. Постукивая карандашом по столу, он смотрел на меня с рассеянным выражением лица — правильно было бы сказать, обманчиво рассеянным. Именно так Ульянов обычно выглядел, когда хотел, чтобы я его о чем-то спросил. И я, конечно же, спросил:

— О каких цветах вы говорите, Володя?

— О цветах, которые нашли возле тел погибших, — пояснил он. И вдруг резко вскочил с места. — Знаете что, Николай Афанасьевич, посидите здесь пока, или, если хотите, прилягте, а я ненадолго выйду.

— Куда же вы, Володя? — встрепенулся я. И тут же себя одернул: ну мало ли по какой надобности человеку выйти понадобилось! Что это я, в самом деле?

— Право же, Николай Афанасьевич, совсем ненадолго…

Владимир быстро вышел из кабинета. Спустя несколько секунд я услышал, как тихо отворилась, а затем закрылась входная дверь. Неужто мой молодой друг в такой поздний час направился на улицу? Но зачем?…

Прошло не более четверти часа, как Ульянов вернулся. Он вошел слегка запыхавшийся и тут же направился к своему столу, чтобы занять привычное место. Когда Владимир проходил мимо меня, по-прежнему сидевшего на диване, я учуял резкий запах табака.

— Володя, вы курите? — изумился я. — Никогда я такого за вами не замечал. Так вы для этого выходили?

— Нет, Николай Афанасьевич, я не курю, — с нажимом ответил Владимир. — Я маме слово дал — никогда не баловаться табаком.

Сказал — как отрезал. И я понял одновременно две вещи. Первое — что к любому данному слову, а тем более слову, данному матери, мой молодой друг относится более чем серьезно; впрочем, я это чувствовал и раньше. И второе — к теме табака лучше не возвращаться.

Только спустя несколько секунд Владимир сам к ней и вернулся.

— Я не курить ходил, Николай Афанасьевич, — сказал он, — а в тот дом напротив, в пустующую квартиру. Любопытно, что и калитка, и входная дверь, и дверь в те апартаменты — все оказались открытыми. Видно, соглядатай ваш их отпер — а может быть, взломал. Мне было интересно, не оставил ли он там каких-нибудь следов. Помните, вы упомянули, что шпион этот курил папиросу?

— Нет, Володя, шпионом его вы назвали. Я же употребил слово соглядатай. И я действительно сказал, что он курил папиросу.

— Не папиросу, а самокрутку, — уточнил Ульянов. — И табачился он там каким-то очень уж ядреным самосадом. Вы этого шпиона, видно, сильно встревожили, раз он, выбегая из квартиры, обронил свой кисет и не заметил пропажи. Кисет я обнаружил на полу. Сунул туда пальцы в надежде что-нибудь найти, но ничего, кроме табака, не обнаружил. Вот вам и запах…

Помолчав немного, я напомнил Владимиру:

— Прежде чем вы отлучились, мы говорили о цветах.

— Да, цветы! — воскликнул он. — Именно! Как раз над их загадкой я и ломал себе голову перед сном.

— Разве это загадка? — Я решил слегка подыграть Владимиру и изобразил простодушие — или мне показалось, что я его изобразил. В любом случае, театральности я добавил совсем чуть-чуть. Многие вещи я не понимал вовсе, и непонимание это было вполне чистосердечным. Может быть, даже наивным. — Цветы возле тел могли появиться по самым разным причинам. Скорее всего, случайность или совпадение. Вот страничка с опечатками — действительно загадка. Мало того что книга с особенностями… Помните, приказчик Петя так и сказал — мол, есть там особенности? Наверное, он как раз нумерацию страниц имел в виду, не иначе. Но, помимо этого, почему-то некоторые строки в списке опечаток отчеркнуты карандашом, и еще галочки поставлены. Что-то же это означает, верно?

— Может быть, означает, а может быть, и нет, — задумчиво, но вместе с тем едва ли не равнодушно произнес Владимир. — Мы к этой книге еще вернемся, только чуть погодя.

— Или вот, — продолжил я, — этот самый соглядатай. Что ему надобно? Какая связь между тем убийством на пароходе и — нами? Вернее, мною, ведь вас там не было. Зачем-то ему хочется знать, куда я хожу да что делаю, верно? Ежели б не то, как именно умер Ивлев, я бы счел, что мой сегодняшний супротивник, — я потрогал желвак на лбу, — никак с прочими делами не связан. Но — аффекцио кордис! У Ивлева, у Сахарова, у Неустроева… А вы говорите — цветы, загадка цветов. Почему же из того, что рядом с телами обнаружены были веточки сирени, вы решили, будто убийца — не один, будто злоумышленников было несколько? И, кстати, у тела Ивлева, по-моему, ничего не нашли, — добавил я.