Николай Спасский - Проклятие Гоголя

Студент вынул из саквояжа помятую бледно-зеленую корочку. В ней лежали два документа или, точнее, документ и копия, хотя оба относились к прошлому веку, судя по толщине и шершавости бумаги, по ее желтизне, по выцветшим чернилам. Он перебрал страницы оригинала. Ему явно не хотелось расставаться с этими листками бумаги. Он посидел в задумчивости, потом встряхнул головой. Видно, решил в последний раз перечитать.

Текст гласил:

«Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Мы нижеподписавшиеся, маркиз Сильвио Альбернони, землевладелец, и Жан Доменико Аннони, адвокат, находясь в здравом уме, твердой памяти и добром здоровьи, свидетельствуем.

13 февраля 1843 года поздно вечером мы возвращались домой после партии в карты. Особняк Альбернони, как известно, находится на виа Грегориана, а адвокат Аннони снимал этаж в палаццо Летта на вия Дуэ Мачелли. Вечер выдался великолепный, дождя не обещало, поэтому мы отпустили экипажи и решили прогуляться. Проходя по вия Сан Никола да Толентино мимо давно заброшенной и забитой досками церкви Санта Лючия, мы услышали странные звуки, как будто внутри кто-то кого-то колотил и кто-то звал на помощь. Мы прислушались, из церкви на самом деле раздавались крики о помощи. Мы стали стучать в дверь, но она не поддавалась. Не иначе как люди, находившиеся в церкви, проникли туда с другого входа. Наконец с помощью наших тростей мы отодрали доски и вступили внутрь. В церкви никого не было, лишь на алтаре стояла полусгоревшая свеча. Все было покрыто пылью и затянуто паутиной. Мы поспешили на звук голосов.

С большим трудом, больше наощупь, мы обнаружили спуск в крипту и тихо спустились туда, приготовив трости к бою, но не исключая и того, что нам придется прибегнуть к клинкам, поскольку мы оба были при шпагах. Зрелище, представшее очам нашим, когда мы спустились в крипту, было ужасно. Крипта была совершенно пуста, не было ни распятия, ни дарохранительницы, ни фресок, ни какой-либо церковной утвари, ни лавок. Странным образом в углу стоял грубый деревянный стол, довольно большой, какие ставятся на кухнях для приготовления пищи. На нем лежал труп обнаженной женщины, возраст которой не поддавался точному определению. Судя по раздутости членов и по голубоватому оттенку кожи, а также по исходившему от нее сильному запаху гнили и тины, это была утопленница, уже порядком тронутая тлением.

В противоположном углу крипты зажался маленький, щуплый человек в сюртуке, закрывавший лицо руками, над которым возвышался обидчик его. Это был крупный мужчина в коротких кожаных штанах, в кожаной куртке без рукавов и полосатой рубашке, как одеваются портовые артельщики, с толстой палкой в руках, которой он лупил съежившегося беднягу. После каждого удара маленький человек взвизгивал, но ничего не отвечал.

«Что здесь происходит?» – в один голос спросили мы. Нападавший обернулся к нам и, наверное, хотел уже нагрубить, но, увидев двух крепких мужчин с тростями и при шпагах, передумал, переменил выражение лица и попросил разрешения объяснить, что происходит, на что мы ответили согласием. Говоря на римском диалекте, этот простолюдин сказал нам буквально следующее:

– Сейчас я все поясню вашим светлостям. Я служу при кладбище, и этот окаянный грешник попросил меня добыть ему труп молодой девушки. Он назвался художником и сказал, что это нужно ему для этюда к картине. Все мы христиане, Христос учил нас смирению и снисходительности к грехам ближних наших, и я рассудил, что с этой несчастной все равно ничего не случится, если господин художник посмотрит на нее несколько минут. Мы с ним условились о цене – 20 скудо. Но когда я вернулся в урочное время, то обнаружил эту несчастную совершенно раздетой, как вы видите ее сейчас. Мало того, этот господин отказался платить, говоря, что он заказывал молодую девушку 20 лет, а этой проститутке – он позволил себе назвать эту несчастную проституткой – не меньше 40. Согласитесь, как в этом положении мне не возмутиться. Бог с ним, если она не подходит ему для этюдов, но заплатить-то он должен.

Артельщик имел типическую внешность человека, промышлявшего людскими пороками, и роль бескорыстного вершителя добродетели ему плохо удавалась. Но рассказанная им история казалась довольно достоверной. Мы не знали, что делать. Нам обоим хотелось быстрее выбежать из церкви и забыть о случившемся. Мы подошли ближе к избитому, и что-то в этой сгорбленной фигуре показалось нам знакомым. Мы пригляделись, это был Николай Гоголь. Он перестал закрывать лицо руками, поднял глаза на нас и разрыдался. Объяснения были излишни. Мы спросили у артельщика, сколько Гоголь был ему должен. На этот раз, видя, что мы знакомы с его клиентом, тот обнаружил большую честность. Выяснилось, что 10 скудо Гоголь ему уже заплатил, и оставалось еще 10 скудо. Мы дали этому презренному причитавшиеся ему деньги и пригрозили сдать его в полицию, если он попадется нам еще раз.