Анастасия Валеева - На крючке

– А еще что? – интересовался Руденко. – Где работает, например?

– Этого я не знаю, не спрашивала. Я же вам сказала, что не так уж часто обща…

– Хорошо, – бесцеремонно перебил ее лейтенант, – а его вы когда в последний раз видели?

– Ну-у, – задумалась Елизавета Петровна, – дней пять или неделю. Точно не помню. Он какой-то хмурый, недовольный шел. Я уж думала, что у них нелады. Но потом в окно видела, как они вышли, сели в его машину и куда-то поехали. Они весело смеялись, разговаривали. Так что, ничего не изменилось.

Этажом выше громыхнула стальная дверь и следом послышались быстрые шаги. Кто-то спускался с лестницы. Спускался и насвистывал «Жизнь в розовом свете». Все замерли в ожидании субъекта, имевшего, по-видимому, прекрасное настроение, и только на губах Елизаветы Петровны зазмеилась ехидная усмешечка. Она знала, кто это. Очам людей, собравшихся в ожидании мастеровитого и поддатого дяди Коли, предстал одетый во все бежевое, еще довольно стройный дядечка средних лет с несколько одутловатым, покрытым паутиной морщин лицом, но полный зажигательного оптимизма и молодцеватой грации. В нем чувствовалась порода. Жидкие светлые волосы, открывавшие высокий, с плешью лоб, находящиеся в лирическом беспорядке, отнюдь не производили впечатления чего-то неопрятно-взлохмаченного и неухоженного. Узкий разрез глаз придавал его взгляду цепкую внимательность и некое смирение, присущее выражению глаз умудренного опытом человека. И только губы, с опущенными уголками, чувственные, хотя и не полные, налагали на его лицо печать какого-то брезгливого неприятия.

– Что здесь происходит? – с жеманным недоумением воззрился на Елизавету Петровну щеголь.

– Да вот, соседкой моей интересуются, – махнула она рукой на Женину дверь.

– Вот как? – удивился дядечка. – По какому вопросу?

– Пока не знаю, – вздохнула Екатерина Петровна.

– А вы, гражданин, не могли бы оказать нам помощь? – выказал чудеса обходительности Руденко.

– Да-да, – изящно наклонил голову немного вперед дядечка, – Лев Сигизмундович Браницкий, – с горделивым достоинством представился он.

– Нам нужен еще один понятой, – продолжал Руденко в то время, как Браницкий заинтересованно пялился на Яну.

– Понятой? – приподнял свои сероватые округлые брови Лев Сигизмундович. – Что случилось?

– У нас есть подозрение, что Евгения Галкина мертва, – ляпнул лейтенант.

– Мертва-а?! – воскликнул Браницкий.

– Ужас! – обмерла Елизавета Петровна.

Внизу послышались медленные тяжелые шаги, Все стали напряженно вслушиваться.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – горько усмехнулся Браницкий, прерывая мгновенную паузу и многозначительно качая головой. – Как же это случилось?

– Лев… – замялся Руденко, припоминая витиеватое отчество щеголя.

– Сигизмундович, – подсказал Браницкий, чуть сморщив породистый польско-еврейский нос.

– Мы еще толком ничего не знаем. А-а, вот, наверное, и дядя Коля, – Руденко улыбнулся поднимавшемуся нетвердой походкой мужчине. – Сейчас все окончательно выяснится. Вы будете понятым? – снова обратился он к Браницкому.

– Да-да, – с ответственным видом произнес тот, – о чем речь!

Дядя Коля, поджарый мужик с пропитым лицом, ограничился скептическим взглядом. Потом, почесав в грязном затылке, спросил, лениво растягивая слова:

– Чего на-до, ше-еф?

Он поднял мутный взор на горящего от нетерпения Руденко.

– Дверь взломать, – коротко сказал тот, – можешь?

Дядя Коля, которому алкогольный кайф придавал повадки флегматичного скептика, пожал плечами, мол, а как же, конечно, могу, и принялся за дело. Неторопливо, спокойно, обстоятельно. Просьба Руденко не вызвала в нем ни удивления, ни протеста, ни даже сколько-нибудь явного интереса. Может быть, он и хотел бы выполнить работу как можно скорее, чтобы от него отвязались, но был под градусом, а потому трудился, как при замедленной съемке. Когда дверь подалась, Руденко, не поблагодарив его, двинул в квартиру. Потом, словно вспомнив о Самойлове, Яне, понятых, о лежавшем на нем грузе ответственности, громыхнул своим звучным баритоном:

– Ничего не трогать, сохранять спокойствие!

Уже в прихожей у него была возможность убедиться в Яниной правоте – кругом царил вопиющий беспорядок.

– Боже мой, боже мой, – испуганно и удрученно приговаривал Браницкий, прикрывая то и дело рот ладонью.

– Господи! – вторила ему потрясенная открывшейся ей картиной разгрома Елизавета Петровна, с опасливой осторожностью переступавшая через горы выброшенной на пол одежды.