Александр Андрюхин - Ход свиньей

— Что же ты поишь гостью из грязного стакана, да еще без закуски? — заботливо произнес он. — Нужно достать бокалы и открыть консервы. А это убрать к чертовой матери!

— Пардон, пардон, — забормотал Воронович, неловко натыкаясь на стул. — Одну минуту. Сейчас все будет чики-пики, как говорят девочки.

Он по-медвежьи сгреб в кучу грязную посуду и понес на кухню, на ходу рассыпая пустые банки.

— Я помогу! — вскочила с места Инга, чтобы не оставаться наедине с Чекушкиным.

— Пожалуйста, пожалуйста! — встрепенулся тот. — А я поставлю музыку.

Она услышала за спиной, как Чекушкин позорно сливает коньяк обратно в бутылку, и почувствовала, каким сладострастным взглядом обжигает ее ослепительные ноги.

Кухня была омерзительной. Немытые кастрюли и сковородки с остатками заплесневевшей еды свалены в кучу. Стол заставлен ковшиками, банками, горшками, из которых торчат окурки. Ведро переполнено, и мусор валяется на полу. Гостья вздрогнула от мысли, что сейчас ей все это предстоит отмывать. Но сегодня дудки! Сегодня у нее день рождения.

Она брезгливо открыла воду и забрала у Вороновича стаканы. Воронович сальными руками тут же заграбастал ее сзади, и, когда нащупал грудь, дыхание его сделалось хриплым.

— Не здесь же, — прошептала она, и по щекам потекла тушь.

— Пардон, пардон, — пробормотал Воронович, тяжело вздыхая и опуская руки.

А мог и не отпустить. Чекушкин бы точно не отпустил и полез под юбку рвать колготки. Не зря же он относится к самой мерзкой, четвертой категории. А у Вороновича крепко сидит в мозгах, что перед шурами-мурами он обязан заставить даму опрокинуть хотя бы рюмку. И еще поговорить о жидах.

А вот интересно, о чем говорят мужчины первой категории? Может, читают стихи или рассказывают о внепланетных цивилизациях?

Стол был накрыт заново. Заново разлит по бокалам коньяк и открыты шпроты в масле. Персонально для Инги были насыпаны в вазу конфеты и откупорена пачка ананасового сока. Не очень-то шикуют современные литераторы. И главное, не понимают, насколько они жалки. А может, понимают, но прикидываются.

Комната уже была проветрена, и из кассетника доносился рок-н-ролл, который Инга терпеть не могла. Держа в одной руке бокал, а в другой вилку с рыбой, бедняжка думала, что стоит ей сейчас сделать глоток — и все опять покатится по кругу, и то, с чем столкнулась она сегодня под памятником Грибоедову, уже навсегда провалится в тартарары.

А над душой стоял Воронович и терпеливо ждал. Он ждал, когда же гостья опустошит свой бокал и они наконец будут на равных. Хозяин дома не сводил с девушки глаз. Он раздевал и пожирал ее глазами и, должно быть, стонал от вожделения. Хоть на секунду провалиться бы под землю и забыть о них.

Инга подняла бокал и одним махом выпила все до единой капли. Так-то оно легче. Мужики повеселели и грянули «ура!». Теперь она с ними в одной упряжке: два жеребца и трепетная лань.

И снова все как всегда: пьяные разговоры о жидах, провалы в табачные туманы, новые бокалы коньяка, окурки, падающие под ноги, заплетающиеся языки, наконец, мат, проскальзывающий между слов, и откровенное хамство обоих. Воронович, уже не стесняясь, водил шершавой ладонью по ее колготкам. А когда отлучался в туалет, Чекушкин брал ее белую кисть потными руками и гнусно чмокал слюнявым ртом.

За окном уже стемнело, когда Воронович на грани отруба поволок ее в соседнюю комнату и как обычно не захлопнул дверь. В эту минуту Инга ощутила себя маленькой девочкой, которую тащит куда-то морская волна, и она не в силах не только сопротивляться, но даже заплакать или позвать на помощь. Но так уже было: огромное серое небо над головой и суровая обветренная скала в маленькой тихой бухте. А небо по-прежнему хмурое и недоброе. И девушка внезапно поняла, что не заслужила ясного неба не только в этой московской жизни, но и в той, ирландской.

Почему она ни в чем не может отказать Вороновичу? Почему не сопротивляется? Почему не кричит, не зовет на помощь, не грозит, наконец, милицией?

Он, астматически дыша, навалился на нее своей свиноподобной плотью, впечатав ее тоненькое тельце во влажные покрывала. Воронович уже ничего не соображал и был не в силах расстегнуть даже «молнии». И вот он нетерпеливо лезет под юбку и грубо стаскивает колготки с ажурными трусиками. И куда-то проваливается Ирландия, но волна, холодная и тоскливая, продолжает тащить в открытое море. Там, где уже не донырнуть до дна, есть едва заметный риф, за который можно уцепиться и переждать, когда пройдет основной вал.