Сергей Ковальчук: Экспресс на восток

Он вызвал конвой, и задержанных увели. В зале повисла тишина.

— А что теперь будет с нами? — наконец, робко спросил у Серафима Мишельский.

— Ничего, — спокойно ответил ему тот. — В поезде вы покушались на негодный объект. Как показала экспертиза, смерть Ракчеева наступила в результате двух первых ударов ножом. Когда его били остальные, он уже был мертв. — Он тяжело помолчал. — Пусть это останется на вашей совести.

— А что будет с Жарковым? — подал голос Фараонцев.

— У него получат объяснение и, если пострадавший Смакуев откажется писать на него заявление, отпустят, — ответил сыщик. — А сейчас все свободны.

Когда все поднялись и стали двигаться в сторону выхода, Серафим достаточно громко произнес:

— Лично у меня к вам претензий нет. Но если в результате рассмотрения дела Ракчеевой и Смакуева суд придет к выводу, что вы дали заведомо ложные показания, каждого из вас могут привлечь к уголовной ответственности за дачу таких показаний. Впрочем, — он помолчал, переводя взгляд с одного лжеца на другого, — согласно примечанию к этой статье, вы можете быть освобождены от ответственности, если добровольно заявите о ложности своих данных ранее показаний и дадите правдивые.

Когда Серафим, закрыв зал, шел по коридору к себе, у кабинета его ожидал Джафаров.

— Можно мне с вами поговорить? — спросил у Серафима легендарный сыщик.

— Вы хотите объяснить мне, что не знали, что кроется за убийством Ракчеева? А, зная, никогда бы не стали вводить следствие в заблуждение и покрывать убийц? — проницательно глянул на него полковник юстиции. — Я вас не сужу, не имею такой привычки. Бог вам судья. И честь имею. — Он отвернулся от «Пуаро» и вставил ключ в замок. А эксперт по вопросам преступности хотел было что-то возразить, но, махнув рукой, повернулся и медленно поплелся к лестнице. Его походка совсем не была похожа на гордую поступь победителя.

15 августа 2015 года, суббота.

В аэропорту Домодедово сегодня было многолюдно. Впрочем, как и во все предыдущие дни. Солнце снова жарило так, что находиться на улице было почти невозможно. Толпа отпускников и командированных терпеливо ожидала своей очереди, чтобы, наконец, воспользоваться своим правом войти в здание. Почти каждого проходящего через рамку, которая, то и дело гудела, заставляли вернуться и пройти еще раз, проверяя, нет ли при нем еще каких-либо металлических предметов. Люди нервничали, ругались и роптали. Но ничего поделать было нельзя. Лучше уж так, чем стать жертвой террориста-смертника.

Серафим в белой футболке и шортах, преодолев рамку детектора и забрав вещи с транспортера, в окружении жены и детей, направился к стойке регистрации. В этот момент на его телефон позвонили. Это был Самохвалов.

— Ты еще не взлетел? — поинтересовался у него Андрей.

— Нет, — усмехнулся в динамик Серафим, — мы только вошли в здание аэропорта. Что-то случилось? Если требуется мое присутствие, скажи, что я уже в воздухе, — улыбнулся сыщик.

— Так, мелочь, — хмыкнул в трубку оперативник. — Не знаю почему, в этом еще будут разбираться, но Смакуева вместо полицейского изолятора сразу поместили в «Матросскую Тишину». А три часа назад его нашли повешенным в своей одиночной камере.

Серафим помолчал. Как человек верующий права злорадствовать он не имел. Ведь ушел из жизни человек. И неважно, что он был преступником.

— Повесили, — больше утвердительно, чем вопросительно проговорил он.

— Думаю, что да, — согласился с ним товарищ.

— Надеюсь, что после этого Ракчееву возьмут под особую охрану. Хотя… — Он остановился в последний момент. Слово не воробей, вылетит — не поймаешь.

— Я тоже на это надеюсь, — таким же тоном произнес подполковник полиции, и пожелал Мирутину и его семье счастливого отпуска.

Его привезли в СИЗО поздно вечером. «Почему сразу в СИЗО, — крутилось в голове, — ведь сначала меня должны были поместить в изолятор временного содержания».

Поначалу принимать его не хотели. При медосмотре на его теле врач обнаружил телесные повреждения, и ответственность на себя брать отказался. Но после долгих уговоров все же согласился. Антону выдали матрас и кружку и привели в одиночную камеру. Примерно шесть квадратов, маленькое окно вверху наглухо зарешечено, единственная металлическая койка, санузел, глухая дверь с «намордником». Зрелище, в общем, привычное. Устроившись и умывшись, он прилег и стал засыпать.