Эухенио Фуэнтес - В лесной глуши

– Давай на «ты», – перебил его Купидо, почуяв внезапную перемену в настроении юноши. – Ладно?

– Хорошо.

– Ты или отец о чем-то умолчали?

– Да.

– О чем же?

Парень сделал большой глоток пива.

– О том рисунке. Круг с островом и бомбой. Сегодня утром, при отце, я не мог сказать вам... сказать тебе, – поправился он тут же, – что уже видел его прежде. Отец не выносит, когда я говорю о живописи.

Детектив почувствовал покалывание в кончиках пальцев, как если бы в первый раз за время расследования он нащупал что-то настоящее, что не могло быть подделкой.

– Где ты его видел?

– В ее дневнике.

– У Глории был дневник? – удивился Купидо. Никто ему о нем не говорил. Ни Англада, ни лейтенант, и если они знали о его существовании, значит, просто утаили правду.

– Да.

– Когда ты видел рисунок?

– Меньше месяца назад, в последний... – тут он снова поправился, – в предпоследний раз, как она приезжала в Бреду. Я увидел машину около ее дома и зашел узнать, не нужно ли ей чего.

– И там ты увидел дневник?

– Да. Дверь была не заперта, я постучал, покликал сестру и, хотя она не ответила, предположил, что она, наверное, занята и не слышала стука. Слева от входа есть маленькая комнатка, и там, на столе, я увидел открытую тетрадь. Я опять позвал Глорию по имени, и снова она не ответила. Я подошел к окну и, заглянув в тетрадь, прочитал дату и единственную фразу, которая казалась только что написанной, потому что ручка без колпачка еще лежала сверху, будто сестру что-то отвлекло.

– Ты помнишь эту фразу?

– Да. Я не забыл, потому что я ее не понял и в течение нескольких дней думал о ней. Там было написано: «Вчера он меня напугал. Но страх – отнюдь не невинное чувство».

Детектив задумался, не в состоянии понять эти слова вне какого-либо контекста. Но обе фразы намекали на какую-то неясную, неизвестную угрозу.

– И все? Не было никакого имени? – спросил Купидо. На мгновение ему в голову пришла мысль, что парень врет, но он тут же ее отбросил: не похоже, чтобы тот мог выдумать слова, которые так трудно понять отдельно от всего остального, написанного на странице.

– Это была последняя запись. Взглянув на предыдущие страницы, я понял, что нашел ее дневник, и не стал читать. Но мне бросился в глаза рисунок, который вы нам показали сегодня утром.

– Ты уверен, что это тот же самый рисунок?

– Да. Я могу его и сейчас нарисовать.

Давид осмотрелся, увидел на этажерке ручку и тетрадь, куда Купидо записывал данные о расследовании, и поднялся, чтобы взять их. Затем он изобразил на белом листе рисунок со значка абсолютно точно, не ошибившись в расположении деталей, лишь слегка изменив пропорции. Удивленный Купидо восхитился тем, как умело Давид воспроизвел каждый штрих, как недрогнувшей рукой очертил правильный круг. Он спросил себя: может, этот талант к рисованию, как и дар Глории, помогавший ей зарабатывать себе на жизнь, – семейная черта?

– Да, это он, – подтвердил Рикардо. – Ты тоже рисуешь?

Парень наклонил голову с застенчивой улыбкой, и было видно, что он доволен. То ли незнакомая обстановка, то ли затронутая в разговоре тема рисования окончательно заставили его забыть агрессивный и недоброжелательный тон, который он продемонстрировал утром.

– Немного. Иногда рисую пейзажи и портреты.

– Акварелью?

– Нет, маслом. У меня есть набор. Она мне его подарила.

– Глория?

– Да. Но об этом никто не знает. Отец не разрешил бы мне ничего от нее принять. Он гордый. Кроме того, родители уже довольно старые.

– Глория учила тебя рисовать?

– Нет. Я хотел, чтобы она меня учила, но она никогда не предлагала, – объяснил Давид, и Купидо снова заметил на его лице проблески злобы. – Глория всегда была слишком занята; когда приезжала сюда, гуляла по заповеднику или гостила в доме этого скульптора. Но несколько раз я наблюдал, как она рисует какой-нибудь пейзаж на озере. Или оленей. Я помогал ей таскать мольберт и ждал, наблюдая, как она смешивает краски на палитре. Затем, вернувшись домой, пытался нарисовать то же самое, повторяя за ней. Глория не учила меня рисовать, я учился сам.

Детектив представил, как тот неподвижно стоял за спиной у сестры, ослепленный ее способностью рисовать и ее красотой, широко открытыми глазами глядя на ее руки и затылок, на ее плечи и бедра, еле удерживаясь на том рубеже, за которым уже становится невозможно унять в себе желание.

– Ты часто бывал у нее?

– Нет, всего несколько раз. Разглядывал книги о художниках или расспрашивал про Мадрид. Я ненавижу работу в поле, и мне очень хотелось бы уехать отсюда. Даже мой отец путешествовал. Но плохо иметь путешествовавших родителей: если они возвращаются домой с пустыми руками, то не хотят, чтобы дети проделали их путь, – сказал Давид с удивительной для юноши семнадцати лет трезвостью.