Эухенио Фуэнтес - В лесной глуши

Рикардо оставил машину у ворот, следуя указаниям женщины, и пошел пешком по тропинке. Вокруг никого не было, но он слышал ритмичные звуки садовых ножей, отрезающих ветки олив, и по их частоте заключил, что работают двое. Ему удалось подойти к ним незамеченным и понаблюдать несколько секунд, как они быстро и точно отсекают шершавые и серые ветки, покрытые наростами. Солнце сверкало на лезвиях, и детектив еще раз восхитился ловкостью и энергией сельского человека, способного создать такие замечательные орудия для своего дела. К широкому серпу с обратной от лезвия стороны было припаяно нечто похожее на маленький топор, но более тонкий и острый; он мог превратить этот инструмент, вместе с деревянной рукояткой достигавший в длину от сорока до пятидесяти сантиметров, в ужасное оружие, даже смертельное, какой бы стороной его ни использовать. Купидо подумал о страхе, который часто вызывает все деревенское, о грубой силе, пульсирующей в деревенской работе и орудиях труда.

За то время, что детектив не видел Клотарио, тот не очень изменился. Его лицо сохранило суровое и угрюмое выражение, хотя морщин стало больше, да и сам старик как-то ссутулился. Сын, шестнадцати или семнадцати лет, видимо рожденный, когда его уже и не ждали, до странности походил на отца, был таким же сухощавым и жилистым. От них обоих, синхронно очищающих от побегов каждый свое дерево, исходило ощущение мощи, силы и энергии. Оба одновременно заметили Рикардо и прекратили работать.

Купидо приблизился к ним, они смотрели на него без проблеска любопытства, с самого начала зная причину, по которой он пришел на это оливковое поле.

– Я хотел бы задать вам пару вопросов, – обратился сыщик к старику.

Второй раз за два последних часа он говорил одни и те же слова, и Рикардо прикинул, сколько же еще раз ему придется повторить их, прежде чем он узнает всю правду, и сколько еще лжи ему придется выслушать...

Клотарио кивнул головой с покорностью, отличавшей его вот уже двадцать лет, с тех пор как он вернулся в Бреду после безрезультатных поисков сбежавшей дочери. Он считал, что обесчещен, хотя уже тогда окружающие воспринимали произошедшее скорее как смехотворную историю, нежели трагедию, и совсем не выказывали старомодной нетерпимости, пронизывающей все деревенские привычки.

– Меня наняли искать убийцу вашей племянницы, – проговорил Купидо в надежде, что его слова сочтут не вызовом, а лишь простым способом объяснить свои полномочия. Клотарио его знал, и знал, чем он занимается.

– Кто? Этот тип, утверждающий, что он ее жених? – вмешался сын, прежде чем заговорил отец.

– Да, – ответил Рикардо, удивившись презрению и нервной отроческой торопливости, с которыми были сказаны эти слова.

Парень повернулся к дереву и продолжил работу с еще большим рвением. Детектив был вынужден повысить голос, чтобы его услышали.

– Он вам не нравится?

Клотарио поднял голову, и Купидо заметил, что в его грязных и жестких волосах застряло несколько щепок; но сын снова опередил старика:

– Да, он нам не нравится.

Детектив ждал продолжения, но парень счел за лучшее замолчать. Тогда Рикардо подошел к старику.

– Расскажите мне о Глории, – попросил он и с удивлением понял, что первый раз произнес это имя и будто открыл ее для себя заново. Ведь до сих пор все рассказанное о ней было прологом (необходимым, но совершенно бесплодным) к этому моменту.

– Мне, в принципе, нечего сказать. Общались мы не много, хотя в последние месяцы, когда она начала приводить в порядок дом, виделись чаще, чем раньше. Возможно, будь мы с ее отцом хорошими братьями, и она была бы племянницей получше.

– Вы были в ссоре с ее отцом?

– У нас не было близких отношений. Он заходил к нам пару раз, когда приезжал в Бреду, звонил на Рождество. Он жил в Мадриде, катался как сыр в масле. А то, что мы отдалились друг от друга, так это было давно, и дочь его тут ни при чем. Против нее я ничего не имел. А вот ее отец мог бы мне помочь, когда уже жил в Мадриде, а я собирался в Африку. Мог бы взять меня к себе. Но он этого не сделал, – сказал старик с затаенной обидой в голосе.

Купидо в очередной раз удостоверился, как долго могут держать в себе ненависть эти сельчане, любящие красное вино и вельветовые штаны; они способны десятилетиями хранить воспоминание о том, что с ними один раз обошлись пренебрежительно, как хранят на чердаке старые инструменты, назначения которых уже никто не знает, или огромные, почерневшие от времени ключи, которыми уже не открыть никакой двери. В городе, подумал он, все проходит быстрее, там ничего не хранят долго, в том числе и злобу.