Гарри Гаррисон - Месть Монтесумы

– Не обижайся, но я не согласен. Недавно скончавшийся дядюшка моей жены оставил по завещанию небольшую сумму денег, и я их получил. Дядюшка был славным человеком, любил выпить, так что я куплю на дядюшкины деньги бутылочку, и мы выпьем за него.

– Очень верная и добрая мысль. Сразу видно, что человек был хороший. – Пабло громко постучал толстым донышком стакана о стойку, и бармен поспешил доставить заказ.

Когда уровень жидкости в бутылке заметно поубавился, под конец интересного анекдота о каких-то ворованных курах Тони упомянул о разыгравшемся аппетите. Угрюмо кивнув в знак согласия, Пабло снова постучал стаканом.

– Два сандвича!

Тони не без трепета смотрел, как бармен раскроил две булочки пополам, выудил из громадной стеклянной посудины два очень зеленых, длинных и исключительно жгучих перца и втиснул их в булочки. Затем, продолжая смаковать, полил хлеб из кувшина каким-то острым соусом, даже чуть более жгучим, чем сам перец, и уж тогда выложил готовый продукт на стойку. Пабло ел, мерно откусывая раз за разом, с тупой решимостью тщательнейшим образом пережевывая каждую порцию, а покончив с едой, слизнул с кончиков пальцев последние капли соуса. Тони тоже съел свой сандвич, наслаждаясь каждым укусом, хотя слезы струились из глаз ручьями; давненько он не практиковался. Потом они хлебнули текилы, чтобы питательные сандвичи лучше усвоились.

Чуть подальше у стойки вдрызг пьяный человек громогласно провозглашал, дескать, Халиско – лучший город в Мексике, а все остальные города построены из кизяка; словом, сущую неправду, и когда эти декларации стали чересчур назойливыми, ему съездили по физиономии и вышвырнули за порог, так что разговоры естественным образом обратились к родным пенатам. Пабло оказался родом из деревеньки Теноцтлан, здесь же, в штате Герреро, тут недалеко, и понял, поскольку всегда придавал значение подобным вещам, что Антонио не из Герреро, а более далекого штата.

– Правильно. Я из Калифорнии.

– Во куда забрался! Ну, хотя бы на том же берегу.

Разумеется, он решил, что речь идет о штате Баха-Калифорния, а не расположенном чуть повыше американском штате, но прежде чем Тони успел поправить его или хотя бы подумать, стоит ли это делать, как подал голос еще один человек, стоявший рядом:

– А я из деревни Куаиникульпа, которую неграмотные зовут Куихлой, и это сразу видать по моему виду.

Пабло кивком подтвердил его слова, но Тони, сколько ни щурился, так и не высмотрел оснований для подобного утверждения. Человек как человек, ничуть не отличается от остальных посетителей кантины, хоть и смуглей обычного, так что Тони был вынужден поинтересоваться, почему.

– Ты нездешний, так что твое невежество вполне можно понять. Много лет назад, когда сюда возили рабов из Африки, было одно гордое племя, которое не могли поработить, и звали его банту. Банту захватили корабль, в котором их везли, поубивали своих тюремщиков. Говорят, те померли ужасной смертью, но по заслугам. Потом банту высадились на сушу, скрылись и основали нашу деревню. Очень давняя история.

– В те дни они были чересчур задиристы, чтоб стать рабами, – заметил Пабло, когда все трое выпили в честь бежавших рабов. – В школах нас пичкают лажей. Испанцы обратили в рабство всех индейцев.

– А когда у них не было нужды в рабах, они убивали индейцев, – вставил Тони. – Мне ли не знать, я ведь индеец.

– Я тоже индеец.

– А я банту.

– Мое племя никто не поработил. Вы слыхали об апачах?

– Я слыхал. Живут далеко на севере, в Чихуахуа.

– Вот именно, и в Соноре тоже, и в штатах Северной Америки. Нас никто не обратил в рабство. Мы сражались и гибли, но рабами не становились.

– Но теперь мы рабы, – с бездонной горечью проронил Пабло, помрачнев еще более прежнего. – Говорят, революция еще идет, да только все враки. По правде нам надобна новая революция, чтоб скинуть старую революционную партию. Все деньги у них, а у нас шиш.

– Чтоб я тут не слыхал подобных речей! – прикрикнул бармен. – С подобными разговорами мотайте отсюда.

– Я говорю, что хочу. – Пабло стремительным движением схватил за горлышко почти пустую бутылку текилы и разбил ее о край стойки, добавив еще одну глубокую царапину к множеству подобных, видимо нанесенных тем же способом.

Однако бармен, прекрасно подготовленный к подобным инцидентам, поднял длинноствольный револьвер, который держал уже давно, и приказал ему убираться. Пабло с отвращением отшвырнул бутылочное горлышко – ничуть не унизительно отказаться от боя с обладателем пистолета – и вышел. Его друзья двинулись следом, прикрывая отступление градом отборнейших ругательств, в мельчайших подробностях описывающих бурную половую жизнь родственниц бармена. На улице Тони запнулся о какую-то кочку и ухватился за Пабло, неколебимого, как скала. Банту поступил точно так же, ведь теперь они братья. Так они и шли в обнимку, высматривая, где бы еще выпить. Вошли в «Sal Parado si Puedes», распевая «Гвадалахару», чтобы показать, что настроены по-революционному, а здешний владелец оказался то ли более терпимым, то ли разделял их политические симпатии, потому что их усадили за столик и принесли непочатую бутылку крепкого мескаля – настоящего, с червячком из авокадо на донышке, в качестве паспорта подлинности. Выпивка оказалась хорошей, да и червячок наверняка придавал ей особый смак, потом кто-то сказал, что в больших бутылках большие червяки, а в маленьких – поменьше. Остальные этого изумительного факта ни разу не замечали, поэтому послали за бутылками разных размеров, и действительно, в самой махонькой бутылочке, всего на одну порцию, червячок был не длинней ноготка на детском мизинчике. Раз уж бутылки принесли, Тони настоял, что снова заплатит, к ним подключились двое новых друзей; конечно же, содержимое бутылок надо прикончить. Примерно в это же время Тони начал смутно сознавать, что действительность перескакивает, как порванный и склеенный фильм. Крайне забавно. Попытался растолковать это банту, но время вдруг снова перескочило, и сидевший рядом уже мирно спал, положив голову на стол.