Ольга Тарасевич - Ожерелье Атона

– Вы маньяк? – спокойно уточнила она.

– Я… преподаватель, – объяснил профессор.

Она расхохоталась:

– Бедные ваши студентки! Если вы так же пристально смотрите на их ноги, нет никаких шансов спрятать под партой учебник.

«Господи, что со мной творится? Она же совсем ребенок. И я теряю голову», – с ужасом подумал Тимофей Афанасьевич.

Вид собственного дома ужаснул его еще больше. Неужели они приехали так быстро?

– Вы, наверное, откажетесь, но я был бы рад… – услышал профессор собственный голос.

Всего лишь ее тихое: «Да».

Счастье.

На кухне он сразу же засуетился, согрел чай, попытался сделать бутерброды. И нож запрыгал в трясущихся руках. А она бинтовала порезанный палец, неодобрительно покачивая красивой головкой: «Какой же вы, профессор, неловкий».

Света. Светочка. Его свет, разбудивший так неожиданно и все вокруг вдруг наполнивший новым смыслом…

Потом он понял: у его девочки черная душа. Она безумно ненавидит мужа. Все мысли – лишь о том, как отправить его на тот свет, заполучить деньги Вадима.

Понял – но все простил. Оправдывал ее в своих собственных глазах. Голубушке ведь выпало столько страданий. И смерть матери, и отчим-насильник, и тюрьма.

При мыслях об отчиме руки невольно сжимались в кулаки. Посягнуть грязными лапами на такую совершенную, чистую красоту.

А Тимофей Афанасьевич завидовал кухонному стулу и диванчику в зале. На них иногда сидело совершенство…

Он впервые пошел в церковь. Научился молиться. И все просил у прижимающей к сердцу младенца мадонны покоя и исцеления – для нее, Светочки, голубушки. Все беды и горести – ему, а ей – счастье, безмятежное, бесконечное.

Она хотела катастрофы. Она сама торопилась ей навстречу. Единственная тема, на которую могла говорить Света, – это как расправиться с Вадимом.

В голове Тимофея Афанасьевича просто не укладывалось: ну как это, дом – полная чаша, муж на руках носит, детишек надо рожать, а Светочка задумала такое… Но страх за нее был сильнее. Пусть уж вместе. А лучше – он сам. Она такая хрупкая, нежная, красивая и совсем молоденькая, а он уже свое пожил, он заплатит за ее грехи.

Это был полный паралич воли, сознания, каких-то основных принципов. Любовь не слепа, о нет! Тимофей Афанасьевич прекрасно осознавал: его готовность на все преступна, неправильна, невыносима. От этого болело сердце. Но сил противостоять, удержать Свету от реализации преступного замысла попросту не находилось…

Любовь к ней достигла абсолютной величины, напоминала болезнь, наваждение, безумие. Хотя мысль о том, что девочку можно поцеловать не отеческим невинным поцелуем, Тимофею Афанасьевичу просто не приходила в голову. И дело не в его мужской слабости, нет. Она – богиня, совершенство, идеал. Богинь не ласкают, им поклоняются. Тем более Света честно призналась: после того, что с ней сделал отчим, физическая сторона отношений мужчины и женщины ее абсолютно не привлекает.

Тем сильнее был шок, когда она вдруг сама поцеловала Тимофея Афанасьевича, поцеловала в губы. Ее мятное дыхание, нежный язык, неторопливые движения рук сделали невероятное, непостижимое, давно забытое.

– Тимофей, это потрясающе, – призналась в то их свидание Светочка. – Я никогда раньше такого не испытывала…

Она была искренна, Тимофей Афанасьевич и сам чувствовал, что разбудил ее тело. Его внимательность, опыт, любовь заставляли Светочку неосознанно подчиняться его движениям, стонать, кусать губы. Потом в ее глазах плескалось счастье. И удивление, и восторг… Он говорил ей о своей любви. Хотелось признаться про проштудированную прежде от отчаяния литературу, про то, что раньше были серьезные проблемы. Но облегчить душу Тимофей Афанасьевич так и не смог…

На какой-то момент ему показалось: он спасен. Можно избавиться от этих изматывающих отношений, найти нормальную женщину, остановиться, не делать того, что он собирался.

Но приглашение в гости симпатичной аспирантки, уже давно строившей глазки Тимофею Афанасьевичу, закончилось таким конфузом, что и вспоминать неловко.

И все же он боролся! Когда обрушилась гильотина пенсии и время стало, как склизкий холодный кисель, Тимофей Афанасьевич надумал съездить в Египет. Конечно, стыд-то какой – ни разу не был в своей самой любимой стране. Но намного сильнее хотелось, чтобы эта любовь залечила другую, сумасшедшую, мучительную… Получив деньги за квартиру, Тимофей Афанасьевич, проклиная себя за слабость, первым делом заспешил в ювелирный магазин, за подарком для своей голубушки.