Жорж Сименон - Поезд

Интересно, а что грозит решившим не уезжать? Я видел за окнами лица людей, смотрящих на беглецов, и мне показалось, что в их глазах сквозит какое-то ледяное спокойствие.

Я прекрасно знал здание багажной станции, где часто получал присланные мне товары. Туда я и направился, знаком велев жене следовать за мной; только поэтому нам удалось сесть в поезд.

На путях стояло два состава. Один — воинский, и солдаты в расстегнутых мундирах насмешливо поглядывали на эвакуирующихся.

Во второй состав пока еще не пускали. Нет, не всех. Жандармы сдерживали толпу. Тележку я бросил. Сновали молодые женщины с нарукавными повязками, которые занимались стариками и детьми.

Одна из них заметила, что жена моя беременна и держит за руку дочку.

— Вам сюда.

— Но мой муж…

— Для мужчин отведены места в товарных вагонах, посадка будет позже.

Никто не спорил, не протестовал. Все подчинялись общему движению.

Жанна то и дело растерянно оборачивалась, пытаясь отыскать меня среди множества людей. Я крикнул:

— Мадемуазель! Мадемуазель! Девушка с повязкой вернулась ко мне.

— Передайте ей это. Тут еда для ребенка.

Кстати, это была вся еда, которую мы взяли с собой.

Я видел, как они поднимаются в вагон первого класса, и Софи со ступеньки помахала мне рукой, вернее, не мне, а в мою сторону разглядеть меня в этом скоплении людей она не могла.

Меня жали и стискивали. Я все время хватался за карман, проверяя, как там запасные очки, вечная моя забота.

— Да не толкайтесь вы, — кричал человечек с усиками.

А жандарм все время повторял:

— Не напирайте! Поезд отправится не раньше чем через час.

Женщины с повязками все продолжали устраивать стариков, беременных женщин, маленьких детей и инвалидов в пассажирские вагоны, и многие так же, как я, гадали, хватит ли в конце концов места в поезде для мужчин. Я с иронией представлял себе такую картину: мои жена и дочь уедут, а мне придется остаться.

Наконец жандармам надоело сдерживать напор толпы. Они внезапно сняли оцепление, и люди хлынули к пяти или шести товарным вагонам в хвосте состава.

В последнюю минуту я отдал Жанне заодно с продуктами чемодан, где были дочкины вещи и кое-какие вещи жены. У меня остался довольно тяжелый чемодан, а в другой руке я с грехом пополам тащил черный кофр, который на каждом шагу бил меня по ногам. Я не чувствовал боли. Я ни о чем уже не думал.

Людской поток тащил меня, задние толкали, а я только старался держаться поближе к раздвижной двери, и мне удалось пристроить чемодан у стенки; задыхаясь, я уселся и поставил между колен чемодан.

Сначала спутники, мужчины и женщины, были видны мне только ниже пояса, и лишь позже я разглядел лица. Сперва мне показалось, что я никого не знаю, и это меня удивило, потому что Фюме — городок маленький, тысяч на пять жителей. Правда, со всех окрестностей наехали земледельцы. Многолюдный квартал, который я плохо знал, опустел.

Каждый поспешно располагался, готовый защищать свое местечко, и из глубины вагона какой-то голос прокричал:

— Полно! Эй, вы, не пускайте сюда больше!

Слышались первые нервные смешки, свидетельствовавшие, что люди несколько приходят в себя. Взгляды немного смягчились. Все начинали осваиваться с бегством, устраивали вокруг себя чемоданы и узлы.

Двери по обе стороны вагона были открыты, и люди без интереса смотрели на толпу на перроне, толкавшуюся в ожидании следующего поезда, на буфет и стойку, осаждаемые пассажирами, на бутылки пива и вина, переходившие из рук в руки.

— Скажи-ка, ты… Да, ты, рыжий… Не принесешь мне бутылку?

Я собрался было сходить посмотреть, как устроились жена и дочка, а заодно успокоить их, рассказав, что для меня тоже нашлось место, но побоялся, что, вернувшись, найду это место занятым.

Мы ждали не час, как объявил жандарм, а два с половиной. Несколько раз поезд дергался, буфера сталкивались, и мы затаивали дыхание в надежде, что наконец-то трогаемся. Один раз поезд дернуло оттого, что к составу прицепили еще вагон.

Те, кто остался у открытых дверей, сообщали тем, кому ничего не было видно, что происходит:

— Цепляют еще не меньше восьми вагонов. Теперь до середины кривой всё вагоны, вагоны…

Между теми, кто разместился и был более или менее уверен, что уедет, установилась своего рода солидарность.

Какой-то мужчина вышел на перрон и принялся считать вагоны.

— Двадцать восемь! — объявил он.

Нам не было дела до тех, которые оказались брошены на платформах и на вокзальной площади. Новый натиск толпы уже не имел к нам отношения, и в глубине души мы бы предпочли, чтобы поезд поскорей тронулся, пока в вагоны не прорвались еще люди.