Жорж Сименон - Поезд

— Что ты делаешь?

— Собираю вещи.

— Решил уезжать?

— Думаю, это будет самое разумное. А что твои родители?

— Остаются. Папа заявил, что не тронется из дому, что бы ни произошло. Потом я зашла к Берте. Они отправляются через несколько минут. Им нужно торопиться: говорят, всюду пробки, особенно около Мезьера.

А в Бельгии немецкие самолеты на бреющем полете расстреливают поезда и автомобили.

Похоже, отец не настроил ее, и она не противилась моему решению, но и не проявляла особой готовности уезжать. Может, она тоже предпочла бы не расставаться с домом?

— Говорят, крестьяне уезжают, погрузив на повозки все, что можно увезти, и угоняют с собой скотину. Я видела издали вокзал. На площади черно от народа.

— Что ты берешь с собой?

— Не знаю. Разумеется, вещи Софи. И какую-нибудь еду, главным образом для нее. Если бы ты мог достать сгущенного молока…

Я отправился в бакалейную лавку на соседнюю улицу; вопреки моим ожиданиям, там никого не было. Правда, после октября большинство уже сделало запасы. Хозяин в белом фартуке был совершенно спокоен, словно ничего не случилось, и мне стало немножко неудобно за свое волнение.

— У вас еще осталось сгущенное молоко? Он указал на полный ящик.

— Сколько вам?

— Можно дюжину банок?

Я думал, он откажется продать мне сразу так много. Еще я купил несколько плиток шоколада, ветчины и целую колбасу. Норм больше не существовало, не существовало никаких точек отсчета. Никто уже не был способен сказать, что дорого, а что дешево.

В одиннадцать мы все еще не были готовы, да и Жанна задерживала нас: у нее то и дело начиналась тошнота. Меня же раздирали сомнения. Мне было жаль ее. Я все думал, вправе ли я тащить ее в неизвестность. Но она не противилась — собиралась, ходила, задевая животом за мебель, за дверные наличники.

— А что же с курами? — вдруг воскликнула она. Возможно, втайне она надеялась, что мы останемся из-за кур, но я заранее все обдумал. Господин Реверсе возьмет их к себе в курятник.

— А они не уезжают?

— Сейчас сбегаю спрошу.

Реверсе жили на набережной. У них двое сыновей — сейчас они в армии, и дочка — монашенка.

— Мы уповаем на милость провидения. Если оно печется о нас, то сбережет и здесь, и где угодно.

Жена Реверсе сидела в тени и перебирала четки. Я сказал, что хотел бы оставить им своих куриц и петуха.

— А как я их заберу?

— Я дам вам ключ.

— Это очень большая ответственность.

Надо было, конечно, прямо сейчас перенести к ним птиц, но я подумал про поезд, про толпу, осаждающую вокзал, про самолеты. Время ли тут таскаться с курами?

Я принялся уговаривать:

— Вполне возможно, мы не найдем того, что оставляем, вообще ничего.

Нет, я ни капли не сожалел. Более того, испытывал некую мрачную радость, словно сам разрушил то, что упорно создавал своими руками.

Главное — уехать, выбраться из Фюме. И неважно, что впереди нас поджидали другие опасности. Да, естественно, это бегство, но что касается меня, отнюдь не бегство от немцев, от пуль, бомб, смерти.

Я много потом раздумывал над этим, и клянусь: именно такое и было у меня чувство. Я ощущал, что для других отъезд не имел столь большого значения. Для меня же — я уже говорил — то был час встречи с судьбой, с самой судьбой, и я уже давно, да что там, всегда ждал его.

Выходя из дома, Жанна всхлипывала. Я же ухватился за тележку и даже не обернулся. Я, как и сказал под конец Реверсе, уговаривая его взять моих кур, оставил дом открытым, чтобы клиенты могли зайти и, если захотят, забрать свои приемники. Ну а если кому-то захочется обворовать дом, так дверь можно и взломать.

Теперь все это было позади. Я толкал тележку, а Жанна и Софи, прижимавшая к груди куклу, шли по тротуару.

Я с трудом лавировал в толпе и один раз даже решил, что потерял жену и дочку, но потом снова нашел их.

С воем сирены промчалась военная санитарная машина, а чуть дальше я заметил бельгийский автомобиль с пробоинами от пуль.

Все эти толпы с чемоданами, с тюками, как и мы, направлялись к вокзалу. Какая-то пожилая женщина попросила разрешения поставить свои вещи ко мне на тележку и стала вместе со мной толкать ее.

— Вы думаете, будет еще поезд? Мне говорили, что линия перерезана.

— Где?

— Около Динана. Мой зять работает на железной дороге, он видел, как проходил эшелон с ранеными.

У многих в глазах сквозила тревога, но, главным образом, от нетерпения. Все хотели уехать. И нужно было успеть. Ведь каждый был уверен, что часть этих толп останется, будет принесена в жертву.