Андрей Ветер - Я, оперуполномоченный

– А ты счастлив, Миша?

– Да… Знаете, Виктор Андреевич, сегодня промаялся всю ночь, вспоминал всякую ерунду, глупости, которые мне вроде бы мешали жить, и понял, что я счастлив и что всё, что было (в том числе и всякие дурацкие неприятности), оно и составляет в конечном счёте счастье. Да, я счастлив. И сегодня я ушёл из дома с ощущением абсолютного счастья. Поглядел на Ольгу мою, на дочурок, поцеловал их и ушёл с лёгким сердцем…

В кабинете бесшумно появился Лукашин.

– Ты как призрак двигаешься. Ни звука не издаёшь. – Самохин протянул ему руку. – Привет. У тебя даже дверь не скрипит.

– Всегда мечтал быть Чингачгуком, – засмеялся Лукашин. – Вы когда пришли-то? Ночевали, что ли, здесь?

– Не спалось, а дома торчать уже не было сил, – признался Смеляков и встал.

Пройдясь по кабинету туда-сюда, он остановился и засмеялся:

– Между двух Михаилов стою.

– Это на счастье, – ответил Лукашин.

– Хорошо бы пораньше всё закончить сегодня. – Самохин потянулся. – Я уже давно девчонкам обещал выбраться в Парк культуры. На колесе обозрения хотят покататься.

– Если оперативно сработаем, то успеешь, – проговорил Виктор.

– Не пора ли нам выдвигаться? – Лукашин посмотрел на наручные часы.

– Погоди, сейчас Климов Володя подойдёт со своими ребятами. Савчук нам его опергруппу в качестве подкрепления выделил.

– Классно! Володька – мировой парень…

Погода была пасмурная. Густой туман лежал на полях и слизывал очертания деревьев.

– Ты только глянь! – произнёс Самохин, всматриваясь в наползавший туман.

Верхняя кромка лесного массива ещё различалась тёмной зелёнью с золотистыми проблесками, но книзу лес истаивал в белой пелене. Кое-где в поле из белёсой дымки поднимались неясные контуры пышных берёз и тополей, выступали полупрозрачные рисунки деревенских домов. Туман полз, словно живой молочный сгусток, растёкшийся по окрестностям, шевелящийся, ленивый; он медленно стекал на дно многочисленных оврагов, налипал на берегах речушек, клубился под мостами.

– Красотища! – то и дело восхищался Самохин.

– Удивительное спокойствие, – поддакивал Лукашин.

Машины наружного наблюдения мчались параллельно движению электрички. Автомобиль опергруппы Смелякова ехал «на хвосте», поддерживая с коллегами связь по рации.

Когда добрались до Щербинки, небо немного просветлело, тучи начали рассеиваться.

– Ну вот, – обрадовался Лукашин. – Теперь веселее будет. А то просто как в кино: декорация для создания соответствующей психологической атмосферы. Ещё бы гром с молниями…

Виктор кивнул. Из соседней машины вышел Климов и закурил. Смеляков подмигнул ему, не переставая вслушиваться в переговоры разведчиков по рации. Внезапно оживилась рация в автомашине.

– Пятьсот десятый, как обстановка? Пятьсот второй просит доложить ситуацию, – донёсся голос дежурного по МУРу.

– Пока расставились на месте. Ждём. Вряд ли удастся взять его тут. Кафе кишит людьми. Будем информировать по мере развития событий.

– Ладно, сейчас доложу…

Как только голос дежурного смолк, появился старший бригады наружного наблюдения и вполголоса сообщил:

– Приняли…

Кучеренкова было хорошо видно сквозь огромное окно, на стекле которого жёлтыми буквами тянулась изогнутая надпись «Солнышко». Он сидел за столиком прямо возле окна, просматривая всё помещение. Литвинову он приметил сразу, но не подал ей никакого знака. Войдя в кафе, она осмотрелась, поправляя густые тёмные волосы, остановила взгляд на Кучере и двинулась к нему, огибая столики на пути. Некоторое время она стояла перед Кучеренковым, невесело улыбаясь, затем скинула лёгкий голубой плащ, бросила его на спинку стула, села и одёрнула короткую юбку. На щиколотках и икрах Литвиновой различались мелкие тёмные пятнышки – при переходе улицы она забрызгала ноги.

– Я двадцатый. Груз находится в кафе…

Несколько минут спустя к столику Кучеренкова подошла официантка.

– Что будете заказывать?

– Два кофе с мороженым. Вина ведь вы не дадите?

– Вы же знаете, товарищи! – почти обиделась официантка. – Сейчас идёт борьба с пьянством. Нам категорически запрещено подавать спиртное.

– Ладно, несите кофе…

Официантка подходила к ним ещё дважды, что-то уточняя.

– Я пятнадцатый. Груз собирается покинуть кафе.

– Пятнадцатый, как он держится?

– Напряжённость чувствуется. Смотрит настороженно.

– Тринадцатый, принимайте их…