Шарль Эксбрайя: Семейный позор

— Расскажи мне, как мы будем жить, когда поженимся? — выдохнула она.

— Ну…

— Нет, сначала опиши мне день нашей свадьбы…

— Мы поженимся на Святого Жана… но для этого тебе ведь придется исповедаться?

— Ну и что? Представь себе, я трижды в год хожу на исповедь! А как же иначе?

Бруно подумал, что, если Пэмпренетта говорит правду (а она явно не обманывала — просто наверняка не считала грехом то, что принято называть таковым), отцу-исповеднику приходится слушать престранные вещи. Не догадываясь, о чем думает ее возлюбленный, девушка с жаром продолжала:

— Папа подарит мне чудесное свадебное платье, которое он привез из Италии, а мама обещала дать свое жемчужное ожерелье, знаешь, то самое…

— …которое украли пятнадцать лет назад в Каннах, а Доминик Фонтан по кличке Богач продал твоему отцу?

— Да, именно! С ума сойти, какая у тебя память!

— Боюсь, как бы полиция тоже о нем не вспомнила…

— Полиция? А ей-то какое дело? Папа заплатил за ожерелье, разве нет? И что за мысли тебе иногда приходят в голову, Бруно!

Парень лишь улыбнулся.

— И тем не менее… Сдается мне, у нас на свадьбе будет немало полицейских…

Пэмпренетта тут же ощетинилась.

— Легавые на нашей свадьбе? Да кто же это их позовет?

— Легавых, как ты их называешь, Пэмпренетта, никогда не приглашают, они приходят сами… Пойми, если все друзья наших родителей явятся на свадьбу, это будет самое крупное собрание всех багаленти [1]побережья за последние тридцать лет! И можешь не сомневаться, полиция не упустит такого случая взглянуть, как поживают ее… подопечные и освежить в памяти кое-какие лица… А потому даю тебе добрый совет: спрячь свое ожерелье и носи его только дома, хорошенько закрыв дверь. Иначе ты рискуешь провести медовый месяц в Бомэтт [2]…

— Это несправедливо…

— А по-твоему, та, у кого укради тогда ожерелье в Каннах, сочла это справедливым?

Довод, очевидно, смутил Пэмпренетту, и она слегка замялась.

— Ну, это было так давно…

— Думаешь, если бы его сперли у тебя, через пятнадцать лет ты бы на это чихала?

— Ну нет!

Девушка обиженно надулась.

— И вообще, ты сбиваешь меня с толку всеми этими рассуждениями, — добавила она. — Чего ты, собственно, хочешь?

— Чтобы ты больше не воровала…

— И по-твоему, хорошо, если я начну бездельничать?

— Но ты могла бы работать.

— А я что делаю?

Бруно взял ее за руки.

— Послушай меня, Пэмпренетта… Я люблю тебя больше всего на свете и не хочу потерять… А это неизбежно случится, если ты собираешься продолжать в том же духе. Сколько лет твой отец провел в тюрьме?

— Не знаю…

— А мать?

— О, мама — не так уж много… наверняка меньше твоей!

— Свою мать я почти не знаю. По воскресеньям бабушка водила нас смотреть на нее сквозь прутья решетки… И ты бы хотела нашим детям такого же существования?

— H-н… ет.

— И чтобы они стали жульем, как наши родители?

Пэмпренетта вспыхнула и гневно выпрямилась.

— А ну, повтори, что ты сказал!

— Что наши родители мошенники.

— Ах, значит, я не ослышалась… это… это ужасно… Ты чудовище, Бруно! Ты смеешь оскорблять тех, кто произвел нас на свет? И при этом говоришь о каком-то уважении к Святой Деве, той, кого божественный сын поцеловал у подножия креста?

Бруно в отчаянии воздел руки.

— Но какая связь…

— Надо почитать отца и матерь своих!

— Да, когда они достойны уважения!

— О! Так скажи сразу, что мой отец каналья!

— А кто же еще? С утра до вечера он обкрадывает государство!

— И вовсе нет! Просто папа отказывается подчиняться законам, которых не одобряет.

— Все преступники говорят то же самое.

— Но папа никого не убивал!

— Из-за него мужчины и женщины часть жизни провели в тюрьме, из-за него таможенники убивали контрабандистов, работавших под его же началом, а многие портовые полицейские оставили вдов и сирот. И ты еще уверяешь, будто твой папочка не последний мерзавец?

— Я никогда тебе этого не прощу, Бруно! И вообще, по какому праву ты так со мной разговариваешь? Твой отец…

— То же самое я думаю и о нем, если тебя это утешит.

— Ты попадешь в ад!

— В ад? Только за то, что я хочу, чтобы ты стала честной и наши дети воспитывались в уважении к законам? Да ты, похоже, совсем спятила!

— Вот-вот, давай, оскорбляй теперь меня! Ипполит был совершенно прав!

Бруно приходил в дикую ярость, стоило ему услышать имя Ипполита Доло, своего ровесника, почти так же долго увивавшегося вокруг Пэмпренетты.