Карло Шефер - Кельтский круг

В сознании гаупткомиссара еще витал темный лес за замком, но тут его потеснила необъятная фигура толстяка. Она принадлежала Фабри, другу детства, а впоследствии коллеге-полицейскому.

Он давно уже оставил службу и жил в Шварцвальде, приближая обжорством собственную кончину — когда-нибудь он просто лопнет по швам. Тойер никогда не был мастером по части общения, но теперь у него назрела потребность увидеться с другом, поговорить, в конце концов, излить свои собственные скромные соображения человеку, который соображал еще более причудливо, но зато ухитрялся успешно выбираться из путаницы. А вдруг он уже лопнул?

Комиссар вернулся домой. Лежа в постели, он внезапно осознал, что не позвонил Ильдирим, не съел ничего существенного и даже не принял вечернюю порцию алкоголя. Все три пункта были для него почти равноценными и в тот момент значили не очень много.

Во сне по грозовому небу мчались тучи. Стало необычайно светло, словно от яркой молнии, но когда Тойер открыл глаза, его окружала тьма. Внизу какой-то придурок выбрасывал в мусорный контейнер бутылки, в такую-то позднюю пору. Под их звон комиссар опять уплыл в сон. Хафнер там дико барабанил по гигантскому, пронзительному металлофону, а Хорнунг тихонько, как она всегда это делала, открывала дверь своим ключом.

Два подростка орали на улице песни. Тойер снова почти проснулся и размышлял, какой шум он принял за звук открывающейся двери.

Тут он услышал шаги.

Было поздно, безумно поздно. Ильдирим сидела у себя на кухне с Бабеттой и фрау Шёнтелер. Ей приходилось бороться с шумом в ушах и с другими не менее мучительными ощущениями. Мамаша Шёнтелер сбросила вес, прошла психологический тренинг на чувство собственного достоинства (интересно, надолго ли его хватит), ей сделали новую, кокетливую прическу. Ее правая бровь была постоянно приподнята. Глаза, прежде сонные и заплывшие, теперь алчно поблескивали и буквально сверлили хозяйку квартиры.

— Я хочу только самого лучшего для моего ребенка. И если моему ребенку у вас лучше, я скажу — ты можешь остаться, Бабетта. Но я говорю вам, фрау Ильдирим, что, как я сейчас вижу, это не так.

Бабетта сидела с несчастным видом между двумя женщинами. Разговор был неизбежен, и участие в нем ребенка тоже. Прокурор все сильней укреплялась в мысли, что девочку нужно воспитывать и считаться с ее мнением.

— Вы уже несколько раз повторили это, — устало возразила она. — Только вы пришли не в восемь, как было договорено, а в десять. Для вашей дочери это все равно поздно, хоть ей и не нужно идти завтра в школу. Но по-моему, вам это безразлично.

— Жизнь женщины, принимающей социальную помощь, отличается от обычной, благополучной. В моей новой квартире вдруг перестала течь вода, я вызвала сантехника. Он пришел лишь в половине девятого.

— По-моему, тут она в самом деле ничего не могла поделать, — с грустной улыбкой сказала Бабетта, обращаясь к Ильдирим.

— Верно, она не виновата, — согласилась Ильдирим. — Но позвонить-то она могла?

Она была разочарована и одновременно злилась на себя за это разочарование. Бабетта растерялась и была уже не такой преданной, как хотелось бы Ильдирим. Конечно, это естественно, ведь мать есть мать, никуда от этого не денешься, а тут мать неожиданно обрела более-менее человеческий облик. Разве это не собьет с толку кого угодно? Чего она, собственно, ожидала? По сути, два дня отпуска она взяла, мучительно борясь с собственным чувством долга, и сейчас они уже остались далеко в прошлом. Теперь она разбиралась в паре потасовок, случившихся в Эммертсгрунде, и обижалась на девчушку, хотя та была ни при чем. Купленные ночные рубашки обе они так и не надели. Они были не супермать и супердочь, а нервная и замученная одинокая женщина и стоящая на пороге половой зрелости девочка без каких-либо блестящих перспектив в будущем. Такова правда, но ложь красивее. Она подумала о могучем комиссаре и их ночных встречах, всегда в поздний час, когда Бабетта уже спала, всегда почти в полном безмолвии. И повторила сама для себя: «Одинокая. Одна».

Целый час Ильдирим расхаживала взад-вперед по гостиной. Шёнтелер захотела поговорить с Бабеттой наедине. Разумеется, отказать было нельзя. Для ребенка всегда важно… И вот они уже два часа сидели втроем и вяло переругивались. Впрочем, какую-то козырную карту мать еще приберегала напоследок. Критическим глазом Ильдирим глядела на новый пуловер посетительницы, дорогой, слишком дорогой для женщины, живущей на пособие. Пусть даже после своего возвращения она сдала огромное количество стеклянной посуды, накопившейся в доме.