Валерия Вербинина - Отравленная маска

«Интересно, проявил бы он такое же благородство, если бы я была нехороша собой и не похожа на мать?» – подумалось Амалии. Но в любом случае это ее не волновало. Она уже приняла решение.

– Так вы согласны на наши условия? – спросил пан Генрик. – Не забудьте: речь идет о нескольких миллионах рублей, барышня. Мало кто во всей Российской империи может похвастаться таким достатком.

– Мне очень жаль причинять неудобство господину Млицкому, – отвечала Амалия с обворожительной улыбкой, поднимаясь с места, – но я вынуждена отказаться от его щедрого предложения.

Дверь приглушенно застонала. Имело место двойное чудо: если неодушевленная материя внезапно обрела язык, то господин Квятковский впервые за свою долгую практику лишился речи.

– К-как? – пробормотал он наконец, заикаясь. – Вы отказываетесь? От миллионов? От целого состояния? Но это же немыслимо! Невероятно! Чудовищно!

Амалия посмотрела на обломки карандаша, которые до сих пор держала в руке, и положила их на стол.

– Никто не в силах дать мне больше того, чем я пожелаю взять, – ответила она. – А денег пана Млицкого я не хочу. От них слишком сильно пахнет смертью. Вы ведь даже не знаете, что мне пришлось пережить из-за них. Я… – Она умолкла. – Впрочем, это неважно. Всего доброго.

И, не ожидая, что ей скажет вконец растерявшийся Квятковский, направилась к выходу. Maman и Казимир отскочили в сторону как ошпаренные, когда она предстала перед ними.

– Амели! – вскричала Аделаида Станиславовна. – Боже мой, что ты наделала? Ведь такой случай уже больше никогда не представится!

– Твоя дочь ненормальная! – простонал Казимир. – Она просто сумасшедшая!

– Казимир, я сдам тебя в богадельню! – возмутилась Аделаида. – Как ты смеешь оскорблять мою дочь, несчастный? Ты, который проигрался до исподнего третьего дня!

Казимир с видом крайнего отчаяния подошел к стене и стал биться о нее головой, издавая бессвязные вопли. Амалия хотела ускользнуть, но мать все-таки догнала ее и остановила, поймав за рукав.

– Амели, – шепотом сказала она, – мы ведь могли бы стать богатыми. Ты понимаешь? Платья, ожерелья, дома, собственный выезд и все, чего только душа пожелает.

Амалия печально улыбнулась, сжала лицо матери в ладонях, чего никогда прежде себе не позволяла, и прижалась лбом к ее лбу.

– Милая мама, – проникновенно сказала она по-русски, – ты же знаешь, мне никто не нужен, кроме тебя.

Аделаида Станиславовна окаменела. Она хотела что-то сказать, но губы не слушались ее, и предательские слезы наворачивались на глаза.

– Но вот если ты захочешь выйти замуж за Млицкого, – прибавила Амалия, – я ничего не буду иметь против.

Аделаида Станиславовна решительно высвободилась.

– Вот еще! За Млицкого! Который однажды поцеловал меня, а потом оказалось, что он это сделал на пари! – Ее распирало от негодования. – Ни за что!

– Ты меня понимаешь, – шепнула Амалия и взлетела вверх по ступеням.

– Моя дочь! – сказала Аделаида Станиславовна, качая головой и роняя слезу. – Вся в меня! – Она повернулась и заметила, что Казимир все еще проверяет на прочность стену теткиного особняка. – Казимеж , прекрати немедленно!

– Рестораны! – стонал Казимир, обливаясь слезами. – Икра, цыгане, скрипки! А теперь ничего этого не будет! Господи, как мне плохо!

– Конечно, плохо, – философски заметила Аделаида Станиславовна, пожимая плечами. – Стена-то вон какая прочная! Ну, полно тебе убиваться, Казимир! На вот, у меня остался рубль, держи его и ступай… куда-нибудь!

И она отправилась к изнывавшей от любопытства Ларисе Сергеевне – рассказывать ей, как Амалия отвергла огромное богатство только потому, что от нее потребовали переменить веру. Аделаида Станиславовна чувствовала, что такая версия придется купеческой вдове весьма по душе. И впрямь, Лариса Сергеевна пришла в восторг и окончательно решила, что необходимо во что бы то ни стало найти племяннице достойного жениха.

А Амалия стояла в своей комнате у камина и думала, что жизнь ее кончена и ей больше нечего ждать от будущего. На душе у нее было скверно, как никогда.

Она заглянула к матери и, убедившись, что той нет на месте, достала из стола связку писем, которые присылала ей из Ясенева. Найдя среди них карандашный портрет, поражавший своей точностью, Амалия вернулась к себе.

Распаковав один из саквояжей, она достала том Рокамболя, в который была вложена короткая записка. Минуту Амалия полными слез глазами смотрела на слова «je vous aime», но потом отвернулась и швырнула листок вместе с портретом в огонь. Письмо сгорело в мгновение ока, но портрет продержался дольше. Он почернел по краям и стал медленно уменьшаться. Последними на листке бумаги оставались видны глаза, но вскоре пламя поглотило и их.