Александр Абрамов: Белые начинают…

Огонек сигареты в саду заметил и Сизов, возвращаясь домой с прогулки. По его словам, было около двенадцати ночи. У профессора в комнате горела лампа, окно было открыто. Сизов постоял у калитки, раздумывая, зайти или не зайти. Но время было позднее, и он направился к своему дому.

Итак, Сизов не заходил к профессору после ужина. Масловы тоже не возвращались. Не приходил вторично и Хмара. Показания полковника подтвердил жилец, снимавший у него беседку с верандой: Хмара, по его словам, встретился с приехавшей дочерью и остался дома.

Еще один листок привлек внимание Жемчужного. На четвертушке бумаги мелким почерком Кутырина было написано несколько неразборчивых строк. По всему было видно, что подполковник наспех записал мелькнувшие у него мысли.

«Кто мог быть у профессора ночью? Подумать, необязательно учитывая участников ужина.

Один или двое?

„Почему ты в перчатках?“ Может быть, „вы“? Обмолвка.

Кому он так мог сказать? Проверить: с кем он общался на „ты“.

Кто играл в шахматы?

Чей огонек был в саду?»

Жемчужный внимательно пересмотрел всю папку, которую нашел в сейфе у Кутырина. Он знал о привычке подполковника записывать на клочках бумаги мысли и наблюдения. Однако таких листков в папке было немного и они не содержали ничего существенного. Лишь вот эти наспех записанные мысли представляли интерес для розыска. Видимо, собранные показания свидетелей еще не давали сформироваться какой-то определенной версии.

«У меня ее тоже пока нет», — подумал Жемчужный.

В дверь постучали. Чисто выбритый, подтянутый, словно на параде, в кабинет вошел капитан милиции Парамонов.

— Разобрались, Леонид Николаевич? — кивнул он на папку.

— Тут, милок, разбираться и разбираться! А я не Эркюль Пуаро.

— Что-нибудь заинтересовало?

— Кое-что. У Кутырина я обнаружил несколько отрывочных записей. Читал?

— Читал. Только никого, кроме гостей за ужином, привлечь к этому делу не могу.

— Кто, кроме них, мог знать об авторском гонораре профессора?

— Среди дачников никто, по-моему. Профессор не любил хвастаться. Он и гостям-то о деньгах случайно сказал.

— Но о получении трех тысяч знали в издательстве. В редакции, в бухгалтерии — наверняка. И у кого угодно может быть муж, брат, друг. Надо там поработать. Бросим на это дело старшего лейтенанта Рыжова. Ну, а мы гостями займемся. — Жемчужный взглянул на список ужинавших. — Кстати, вы не знаете, почему в кутыринском списке подчеркнуты фамилии Сизова и Хмары?

— Это шахматные партнеры профессора. Хмара игрок попроще, а у Сизова первый разряд.

— А другие?

— Умеет и доктор. Только кто ж рискнет сражаться с кандидатом в мастера?

— Положение фигур записано? — вдруг заинтересовался Жемчужный.

— Вот! — Парамонов веером рассыпал по столу принесенную им пачку фотографий, на одной из которых был заснят шахматный столик с расставленными на нем фигурками. Партия явно заканчивалась. С каждой стороны короля поддерживали ладья, легкая фигура и пешка. Но единственную пешку черных защищал, кроме того, и черный ферзь, сама же она достигла последней линии и была уже не пешкой, а вторым ферзем. Катастрофа белых была очевидной.

— Разобрались, Леонид Николаевич? — спросил Парамонов.

Жемчужный кивнул, продолжая всматриваться в расположение фигур: он никак не мог понять, почему белые, потеряв ферзя без компенсации, все еще продолжали сопротивляться?

— Странная партия, — сказал Жемчужный.

— Почему странная? — робко возразил ему Парамонов. — Черные выигрывают, вот и все.

— А какими играл профессор?

— Белыми. Мы нашли отпечатки его пальцев на всех фигурах. А здесь вот видите… — Парамонов подвинул Жемчужному другой снимок, на котором виднелись десять симметрично расположенных оттисков пальцев. — Оставлены Сизовым на ладье, коне и ферзе, а также на нескольких пешках.

Жемчужный, казалось, не слушал его, задумчиво хмурился и молчал.

— Нелепо, все нелепо, — проговорил он глубокомысленно. — Профессор не мог играть белыми.

Взгляды их встретились. Парамонов явно не понимал, к чему клонит Жемчужный. Майор протянул ему снимок доски:

— Взгляните на белых… Будете доигрывать партию в таком положении? Нет. И я не буду. Профессор — тем более, если даже он зевнул на старости лет. Но до такого положения даже зевающий не доходит, особенно если у него равной силы противник.

— Он сдался: белые все же не сделали хода.