Александра Авророва - Шутка с ядом пополам

— Нет.

Некипелов улыбнулся, потом даже засмеялся — весело, однако отнюдь не безудержно.

— Простите, Игорь Витальевич! Сейчас как раз тот период, когда меня особенно атакуют родители нерадивых студиозов. Вот я и принял вас за одного из них. Так чем обязан?

— Я выясняю обстоятельства смерти Бекетова.

— Да? А разве они в чем-нибудь неясны? — изумился Сергей Михайлович.

— Ну… для самоубийства у человека должны быть серьезные причины…

— То есть вы подозреваете убийство? — не стал ходить вокруг да около Некипелов. — Оставьте эту мысль, только зря потратите время. Вы не знаете Владимира Дмитриевича, да и вообще научную среду. Это самоубийство, и причины имелись весьма серьезные.

— Какие же?

Некипелов пожал плечами.

— Да именно те, которые указаны в предсмертной записке. Ослабление интеллектуального потенциала. Понимаю, большинству это покажется бредом, но для настоящего ученого это не так. Интеллектуальные игры — наш наркотик. Привыкнув ежедневно получать соответствующую дозу, без нее уже не выдержишь.

— То есть вы сами тоже собираетесь в определенном возрасте покончить счеты с жизнью? — буднично осведомился Талызин.

— Я? — собеседник хмыкнул. — Вопрос интересный. Пожалуй, нет. Моя жизнь не исчерпывается наукой, и, когда я не смогу ею больше заниматься, то, полагаю, найду… пусть не равноценную, но хоть какую-то замену. Однако думать об этом страшном времени заранее смахивает на мазохизм.

— А жизнь Бекетова исчерпывалась наукой?

— Несомненно. Помните, у Тургенева? «Он поставил всю свою жизнь на одну-единственную карту и, когда эта карта оказалась бита, сломался».

— Вы не слишком-то грустите об этой смерти, — не спросил, а констатировал следователь.

— Ошибаетесь, — спокойно возразил Некипелов. — Я многим обязан Владимиру Дмитриевичу, да и вообще отношусь к нему с огромным уважением. Именно поэтому я уважаю его право самому выбирать свою судьбу. Он-то как раз не сломался, а предпочел иной путь…

— Если он действительно сделал это сам…

— А что, есть причины считать иначе?

Сергей Михайлович выжидающе помолчал и, не дождавшись аргументов, добавил:

— Поговорите с теми, кто хорошо его знает. С коллегами, с женой. Думаю, тогда ваши сомнения рассеются. Пусть они расскажут вам, что он был за человек, и вы получите адекватную картину случившегося. Любой… или почти любой… подтвердит вам, что для Владимира Дмитриевича указанная им причина самоубийства совершенно естественна.

— Вы сказали — почти любой?

— Ох, — вздохнул Некипелов, — это профессиональное — стремление к безусловной точности даже там, где ей не место. Ведь в том, что касается людей, безусловной точности не бывает. Я подразумевал, что если вы случайно попадете на Гуревича — есть такой студент — или, к примеру, на мою коллегу Марину Лазареву, то вряд ли они предоставят вам объективную информацию, но если обратитесь к любому другому…

— А что, эти двое — известные вруны?

— Ну, что вы, — улыбнулся Сергей Михайлович. — Просто их отношение к Владимиру Дмитриевичу далеко от объективности. Только это я и имел в виду.

— А остальные к нему объективны? Жена, например?

— Жена, разумеется, глубоко его любит, но это не мешает ей видеть его таким, каков он есть.

— А Гуревич и Лазарева?

— Вы уверены, что вам это нужно? Я упомянул их совершенно случайно.

— Да, мне это нужно, — подтвердил Талызин.

— Хорошо. Тем более, тут нет никакой тайны. Они оба настолько влюблены в Бекетова, что доверять их суждению о нем я бы не рискнул.

— Оба? — ужаснулся следователь. — И Гуревич?

Некипелов снова сделал изящный жест рукой и легко рассмеялся. — Я вовсе не намекаю, что Владимир Дмитриевич имел гомосексуальные наклонности — упаси боже! В данном вопросе сомнений быть не может. Разумеется, я имел в виду не сексуальную влюбленность, а нечто иное. Гуревичу восемнадцать, он избалован, самоуверен, одинок и чертовски талантлив. Встреча с Бекетовым открыла новый этап его жизни — научной жизни, но он как раз тоже из тех, для кого этим термином исчерпывается все. Он вознес Бекетова на пьедестал — и, кстати, рано или поздно это кончилось бы крахом. Не сотвори себе кумира!

— А Лазарева?

— Мариночка — очаровательное существо, мы все ее обожаем! Сделав столь неожиданное заявление, Сергей Михайлович, снисходительно улыбнувшись, пояснил:

— Женщины в нашей профессии — большая редкость, а привлекательные женщины — редкость вдвойне. Разумеется, никто не требует от них логического мышления и адекватного восприятия действительности. У них другие достоинства! Мариночкина эмоциональность приятно разнообразит скучноватую разумность нашего мужского коллектива. Как там у Чернышевского? «Это словно теин в чаю, букет в благородном вине». Но употреблять неразбавленный теин опасно для жизни.