Александра Авророва - Шутка с ядом пополам

— А к Некипелову ходите?

— А Некипелов на нашем курсе ничего не ведет. Я его не очень-то знаю, поскольку он для Бекетова — отрезанный ломоть. Владимир Дмитриевич подарил ему когда-то область исследований, вот он там и пасется. Докторскую себе нарыл, учеников берет. Владимиру Дмитриевичу, ему не жалко. Он до сих пор иногда Некипелову подбрасывает кое-какие мысли. У них очень хороший научный контакт, хотя Некипелов, конечно, далеко не гений. Безумных идей от него не дождешься, хоть сто лет жди. Его идеи гладко причесанные и сразу готовые к публикации. Ему, по-моему, ни разу не зарезали ни одной заявки на грант — что он ни подаст, от всего начальство в восторге.

— А другим режут?

— Конечно! Кто, по-вашему, сидит на распределении денег — гении? Зашоренные неудачники, с трудом разобравшиеся в официальных доктринах и совершенно не способные воспринять что-нибудь более-менее неординарное.

— И у Бекетова тоже были проблемы с грантами?

— Еще не хватало! — возмутился Женя. — Они б и рады, да не хотят перед заграницей позориться. Скрипят зубами, а карт-бланш давать приходится.

— Ясно, — вздохнул следователь. — Значит, Панин, Некипелов… А что представляет собою Лазарева?

Гуревич пожал плечами:

— Она странная тетка. Вредная, но с мозгами. Если б еще использовала мозги по назначению, было б совсем хорошо. Но чего от женщины ждать? Так что эксперимент провалился.

— Какой эксперимент? — устало осведомился Талызин. Он чем дальше, тем больше понимал раздражение Богданова против этого самоуверенного щенка. Неужто Марине иной раз удается сбить с него спесь? Страшно представить, как он должен ее за это ненавидеть!

— Марина Олеговна — единственная женщина, которую Владимир Дмитриевич взял к себе защищаться, — охотно пояснил Женя. — Но она не оправдала его надежд. Он говорит, она тратит свои мозги на ерунду. Как если б микроскопом гвозди забивали, понимаете? Пьески какие-то строчит, с троечниками нашими возится — зачем?

Он вдруг широко улыбнулся:

— А я считаю — имеет право. Ее мозги — вот как хочет, так ими и распоряжается. Главное, не дает им ржаветь. В конце концов, хорошие преподы — они ведь тоже нужны. Мы тут в интернете обсуждали, так вышло, что она — лучший препод факультета. Ее у нас знаете, как боятся? — с непонятной Талызину гордостью добавил Гуревич. — Не женщина, а зверь. Ее даже я иногда боюсь. Ей даже Бекетов на язык попасть боится. Ну, не то, чтобы боится, но опасается. Он ее уважает. Не то, что свою Анну Николаевну.

— Анну Николаевну — то есть жену?

— Да какая она ему жена? — скривился Гуревич. — Так, недоразумение. Мать его детей. Вы вот не спрашиваете, кто же его убил. Она, вот кто! Так бы и свернул ей шею! Она его ненавидела, понимаете? Его и нашу науку. Ей мало было его угробить — она еще и дело его угробить хочет. Только не на тех напала!

Женя гневно вскинул голову и заявил:

— Вы знаете, что я скажу во время своей Нобелевской речи? Я не получил бы этой премии, скажу я, если б не мой великий учитель, гениальный ученый Владимир Дмитриевич Бекетов. Ну, как?

Сомнения по поводу получения Нобелевской премии Талызин решил оставить при себе, вслух лишь спросив:

— И какие у вас основания обвинять именно Анну Николаевну?

— Да самые обыкновенные! Кому легче всего было подлить ему в кофе яд? Естественно, ей. А кому выгодна его смерть? Тоже ей.

— Скажите, Женя, вы последний раз видели Бекетова на его юбилее?

— Да.

— А где вы были в среду около двенадцати дня?

— Я? — возмутился было Гуревич, однако быстро успокоился, заметив: — Правильно. Алиби надо выяснить у всех. В среду, в двенадцать… Слушайте, а у меня ведь алиби нет! Я как раз мотал Панинскую пару. Ну, прогуливал.

«А квартира Бекетова в двух шагах от института», — заметил про себя следователь, а вслух уточнил:

— И где прогуливали?

— Да шастал по улице, погода была хорошая. А в час вернулся в универ. Только вы зря суетитесь, я тут не при чем. Я точно знаю, что убила Анна Николаевна. Вам осталось всего ничего — найти улики. Пошарьте в квартире, авось чего найдете. Меня ведь она туда сегодня не пустила — значит, боится. И, когда будете делать обыск, — Гуревич судорожно вздохнул, и лицо его приняло несчастное, почти жалкое выражение, — вы посмотрите, пожалуйста! Посмотрите, что там в компьютере! Как вы думаете, она его записи не уничтожила? При всей ее вредности она б, наверное, не стала, правда?

Он схватил себя за волосы, потянул изо всех сил, охнул и впервые стал похож на растерянного восемнадцатилетнего мальчишку, каким и являлся на самом деле.