Елена Михалкова - Танцы марионеток

«Бабочка, блин. Сто килограммов живого весу».

И еще усталость. Ему пришлось снова съездить к Мешкову, чтобы окончательно удостовериться в правильности своей догадки, и трехчасовой путь дался Ковригину нелегко. «Какая, к чертовой матери, догадка! Так оно все и было. Никаких больше загадок и догадок».

Он выматерился, сплюнул в открытое окно. Пот стекал по лбу, подмышки были мокрыми, и рубашка – слишком плотная для такого жаркого дня – тоже промокла. Приподняв локоть, Василий оглядел серое расползшееся пятно и скривился.

«Вонять будешь, как свинья, Ковригин. Большая жирная свинья. Бегом заняться, что ли?..»

Возле подъезда, где снова крутились знакомые ему мальчишки-велосипедисты, он остановился и перевел дух. Солнце, макнувшее свой нижний край в море высоток, словно передумало садиться и застыло, окруженное дрожащим воздухом.

Слабый ветер высушил пот, и Василий почувствовал себя лучше. Правда, по-прежнему не слишком хорошо для разговора, который ему предстоял. «Выпить бы!» Он с тоской облизнул губы. В «бардачке» лежала бутылка, в которой на дне еще оставалась пара-тройка глотков воды, но мысль о гадкой теплой минералке вызвала у Ковригина физическое отвращение. Мохито. Ледяной мохито. Мелкий раскрошенный лед, который хрустит и шуршит под соломинкой, свежая мята, зеленеющая подо льдом… Черт с ним, пусть он будет безалкогольным!

С мыслями о коктейле он вошел в подъезд, поднялся на лифте – плестись по лестнице сейчас было выше его сил – и позвонил в дверь. К счастью, Лена открыла сама – в простеньком халатике до колен и тапочках на босу ногу, возле ног – ведро, в котором плавает тряпка, рядом стоят пакеты, набитые старыми вещами. Волосы она заплела в две коротенькие косички и от этого выглядела моложе.

– Вася?! – Глаза ее расширились. – Господи, что случилось?!

– Привет. Со мной все в порядке. Ленка, нам нужно поговорить.

– Но что…

– Не хочу здесь объяснять, – вполголоса сказал он. – У меня внизу машина, или можем просто постоять возле дома. Лен, пожалуйста!

«Ну же, соображай быстрее! Если сейчас выйдет твоя мамаша, конец любому разговору!»

Он занервничал, видя ее недоверие, и почувствовал, что злится, хотя злиться на нее было никак нельзя. Она свела тонкие брови, рассматривая его и, кажется, пытаясь принюхаться.

– Ты что, пьяный?

– Лена, кто там? – раздался из дальней комнаты приглушенный голос Ольги Сергеевны, и Ковригин почувствовал, что близок к панике. Он с ней не справится!

– Твою мать, Лена! Нет, я не пьяный! Можешь ты один раз в жизни сделать то, что я прошу, а?! Как будто я хочу, чтобы ты из окна выпрыгнула! Мне всего лишь нужно кое-что тебе сказать.

Она побледнела, когда он выругался. Но, как ни странно, подействовало на нее именно это – прежде Ковригин никогда при ней не ругался.

– Хорошо. Подожди, я переоденусь.

– Некогда переодеваться! – Он схватил ее за руку, решительно ведя за собой, и она едва не споткнулась о ведро с водой. – Сити и не такое сожрет.

– Что? Зачем ты… При чем здесь Сити?

– Классику нужно знать, дружок! Закрой дверь на ключ и скажи маме, что пошла выносить мусор.

– Лена, с кем ты разговариваешь?

– Сейчас же… – прошипел Василий.

Она замялась, и несколько секунд ему казалось, что его предложение соврать матери заставит ее передумать. Но затем она решилась.

– Мама, нужно выкинуть мусор!

– Только не в мусоропровод, – подсказал Ковригин, – а в мусорный бак.

– Только не в мусоропровод! – повторила Лена, повысив голос. – Он засорился, я спущусь вниз.

Ковригин схватил один из пакетов, ручки которого были завязаны узлом, дернул ее за руку и прежде, чем удивленная Ольга Сергеевна выглянула из комнаты, захлопнул за ними дверь.

Посадив Лену в машину, он отъехал за соседний дом – в тень яблоневых деревьев. Здесь было прохладнее, и Василий перевел дух. Одна тапочка с ее ступни упала, и Лена, поджав под себя босую ногу, повернулась к нему.

– Васька, – сказала она прежним голосом, а не тем закрытым, чужим, которым разговаривала с ним последнее время. – Какого… Что ты устраиваешь? Нет, скажи – ты пьяный, да? Пьяный?

Ковригин посмотрел на нее.

– Ты перестала писать книги, потому что с прототипами твоих героев случалось то же самое, что с героями? – без предисловия спросил он.

Лицо ее изменилось. Слабый румянец, появившийся на щеках, как только она его увидела, схлынул, в глазах мелькнуло отчаяние загнанного зверька. Она непроизвольно сжала пальцы в кулаки так, что бугорки костяшек побелели, и ее реакция лучше любых слов показала Ковригину, что он прав.