Дмитрий Вересов - Карта императрицы

В кабинете кандидат поставил на столик саквояж доктора Коровкина, а Вирхов скинул шинель и фуражку, отер лоб платком и глянул на письмоводителя.

Письмоводитель, доложил:

— Ваньку Попова разыскать пока не удалось, а его мальчишку Клавку отыскали быстро, прибился малец к шайке вяземских щипачей, промышляет вблизи Сенной по мелочам. Сидит теперь у нас, струхнувший, сопли размазывает.

— Веди его сюда, — велел Вирхов, — только заставь умыться сначала. Мне здесь зараза ни к чему.

Вскоре перед грозным взором следователя Вирхова предстал мальчишка лет одиннадцати, еще не избавившийся от следов детского рахита, обросший мелкими черными кудрями, свалянными до состояния пакли, с огромным слюнявым ртом. Мальчишка был одет в бесформенный пиджак, замызганную косоворотку, первоначальный цвет которой определить не представлялось возможным, в порты с бахромой по низу широких брючин.

Вирхов изучающим взглядом смотрел на мальца, нервно переступавшего по полу босыми ногами, и видел, что малолетний воришка перепуган до смерти.

— Почему ходишь без обуви? — угрожающе возвысил голос следователь.

— Так что ж здесь опорки-то без толку стаптывать, и так не холодно и чисто, — захлопал глазами растерявшийся мальчишка. — Но если вы велите, могу надеть, они у меня тут, за пазухой…

Вирхов не торопился продолжать разговор — он понимал, что фирменный его метод «буря и натиск» здесь не годится.

— Вот что, Клавдий Иваныч, — спросил он, — где твой единокровный родитель?

Услышав впервые в жизни обращение по имени и отчеству, Клавка задрожал.

— Не знаю, господин начальник, сегодня не видел еще, может, хоронится на кладбище…

— Тьфу ты! — в сердцах крякнул Вирхов, вспомнив, что павший пламенный публицист облюбовал для летнего житья склепы. — Но ты понимаешь, паршивец ты такой, что попал в хороший переплет?

— Нет, не понимаю, — пролепетал Клавка.

— Сейчас будешь экспертизу проходить. Понял? Снимем с тебя отпечатки?

— Нет, не надо! — завопил в ужасе Клавка. — Не надо, я боюсь! Не мучайте меня!

— Да что ты так голосишь? — прервал его Вирхов. — Уймись. Процедура простая… Сейчас принесут фарфоровые дощечки и красящую жидкость…

— Нет, нет, не хочу, пустите меня отсюда! — продолжая кричать, мальчишка бросился к дверям, но кандидат Тернов ловко его перехватил.

— Нет, не трогайте меня, — орал воришка и вдруг, вырвавшись из рук кандидата, упал на колени и пополз от дверей к Вирхову. — Я и так во всем признаюсь, и так все расскажу, только пощадите, смилуйтесь, господин начальник.

— Встать! — рявкнул из-за стола Вирхов и сам поднялся, упершись кулаками о зеленое сукно столешницы. — Молчать!

Мальчишка вскочил, боясь еще более прогневать разъярившегося хозяина кабинета.

Выдержав длительную паузу, Вирхов опустился в кресло и сказал уже тихо и спокойно:

— Признавайся во всем. Я слушаю.

Клавка, казалось, обрадовался, что избежал чего-то ужасного, называемого заморским словом «эк-пи-ри-за», которое само по себе похоже на ядовитую змею, и начал тараторить:

— Все скажу как на духу, господин начальник… Сирота я никому не нужная, вот и пристал к ремеслу воровскому… Где кусок хлеба стырить, где одежонку беспризорную… Виноват, признаюсь и раскаиваюсь, а все остальное — не с меня спрашивайте, а с папаши моего, он во всем и виноват, он меня и надоумил… Заставил, грозил каждый день пороть розгами да головой вниз в Обводный канал окунать, чтобы я дерьма нахлебался… Пришлось покориться отцовской воле, да еще за каждое дело мне гривенник перепадал.

— Про какое дело ты говоришь? — устало уточнил Вирхов.

— Как про какое? Про пожар, что я учинил с помощью керосина, — уж не знаю, где отец его доставал, а только сам давал мне каждый раз бутылку и все объяснял…

— О каком пожаре ты говоришь? — напрягся Вирхов.

— Да обо всех, господин следователь, обо всех! — причитал обезумевший от ужаса малец. — И на Мойке, и там, где выставка была, и в Аничковом дворце.

— Что-о-о? — взревел Карл Иванович.

От окрика Клавка слегка присел, как приседает на задние лапы бегущая собачонка, услышавшая резкий голос хозяина. Он снова захлопал глазами и оглянулся на письмоводителя, который перестал водить пером по бумаге и смотрел, приоткрыв рот, на маленького преступника.

— Так это все ты сотворил, мерзавец? — чувствуя, что ему не хватает воздуха, выкрикнул Вирхов.

— Я, господин следователь, как на духу говорю, я, пощадите и помилуйте, не по своей воле творил это, а по отцовскому велению святому.