Екатерина Лесина - Крест мертвых богов

Дальше едем молча, Ефим больше не решается заводить разговор, а я из последних сил давлю огонь, что разгорается под ребрами. Нет, не выдержу, сейчас опять…

– Останови машину!

Позже Ефим таки помогает подняться, а я не могу оторвать взгляд от снега. Белый и красный, красный и белый…

– Пойдемте, Никита Александрович. Перемерзнете еще. Февраль же, мороз.

Февраль и мороз. И когда Сергея Аполлоныча стрелял, тоже был февраль и мороз… нет, март уже, но только-только начавшийся, с морозом и снегом, как сегодня. И кровь на снегу, красная. Сначала мало, потом много…

А Гришку с Мишкой – весной.

Этих не жаль: либо я их, либо они меня, а Сергей Аполлоныч… вот его часто вспоминаю, пытаюсь понять, кем же он мне был. И ведь ненавидел же поначалу, нарочно в дерьмо наше окунул, кровью причастил, думал доказать, что все люди – твари, не Божии, а просто.

– Приехали, Никита Александрович. Может, мне за доктором съездить? – Ефим тянет наверх, помогая преодолевать ступеньку за ступенькой. Стыдно за слабость, как когда-то за неестественную привязанность к человеку, с которым у меня совершенно ничего не было общего.

Разве что Оксана… Оксаночка моя, солнышко, звездочка погасшая, бросила меня, ушла, убежала, пусть и любила поначалу его, а потом меня. А я не ревновал, отчего-то вот к нему не ревновал, наверное, верил, что отпустит, не станет тебя удерживать. И еще потому, что как-то вы мне оба дороги стали, что он, скотина белогвардейская, контра недобитая, слабак, что ты, моя девочка.

А ты взяла и умерла.

– В кровать ложитеся, сейчас Ольга Евгеньевна подъедут, – Ефим стащил сапоги. Все ж таки зря я на него, неплохой человек, слабый только.

А за Ольгу прости, одному совсем невмоготу, особенно по ночам. Ольгу не люблю, кажется, теперь уже никого любить не в состоянии, дотла выгорел. Сначала, когда ты ушла, потом, когда его убивал.

Предписание помню, до слова, до буквы, до запятой .

Товарищу Озерцову Н.А. Согласно постановлению заседания коллегии ОГПУ… от 10 февраля 1932 года… предлагается расстрелять Корлычева Сергея Аполлоновича… 43 лет… всего один человек… подписи… печать… исполнено 2 марта 1932 года.

Приговор приведен в исполнение 4 марта 1932 года… комиссия в составе…

Револьвер и крест… некому передать, со мной пусть похоронят… я обманул его, я сказал, что в барабане одна пуля, а зарядил весь барабан. И до десяти досчитать не позволил.

Выстрел и кровь, совсем как моя сегодня… священник сам застрелился… он ненастоящий был… а Сергей Аполлоныч…

– У товарища Озерцова сильный жар, – голос вклинивается в прошлое, хочу заорать, чтобы пошел вон, не мешал думать, а не выходит. – В результате чего бред… не стоит придавать значения.

Ледяная рука на лбу. Оксана. Вернулась, пришла ко мне, простила. Обнять бы.

– Увы, к несчастью, современная медицина не в состоянии излечить эту болезнь, – голос снова помешал. Когда же он исчезнет? – А вам я порекомендовал бы временно уехать… в вашем положении небезопасно здесь находиться… я возьму на себя организовать уход за больным.

Уход? Я не хочу уходить, я буду жить.

Назло всем.

– Конечно, будешь, – ответил знакомый голос. Сергей Аполлоныч сидел за столом, в одной руке стакан граненый, в другой – бутылка самогону. – Ты же в это веришь.

Верю. Наверное.

Я ждала Костика в коридоре. Скользкая стена, холодная и отчего-то влажная, будто бледно-зеленая краска тоже потела на солнце. Впрочем, солнце сюда не проникало, оставалось где-то снаружи, а внутри больничного корпуса, в коридоре, свет был электрическим, ровным, постоянным.

– Я на улице подожду, – Данила дернул за рукав, привлекая внимание.

– Иди.

На мгновенье вспыхнул подзабытый уже страх пустоты. Уйдет, а я как же? Как я здесь одна?

Больше не одна, ведь Костик есть и всегда был, и Данила тоже. Не знаю, как мы с ним уживемся, он ведь уже самостоятельный, почти взрослый, злой и готовый воевать по любому поводу, но… как-нибудь. Справлюсь. Постараюсь.

В опустевшем коридоре время тянется медленно, пробираясь сквозь запахи, которых снова слишком много. Железо, камень, вода, туалетная вода, моя собственная и чужая, Костикова, моющее средство, пыль… а прежде казалось, что пыль не пахнет.

Костик говорит – это со временем пройдет, это из-за перенесенного стресса, обратная реакция, а потом организм привыкнет, и я снова стану такой, как все.