Галина Щербакова - Трем девушкам кануть

Где она, эта девочка? В каком шурфе? На каком дне?

Все время крутился этот кретин из Москвы. Все время. Еще тот, конечно, сыщик, но ему и этот был не нужен. Пришлось за ним следить. Пришлось немножко пугнуть. Без проблем вопросы. Лодя-дама сказала, что таких, «как этот Юрай», топят в ведре. Нормальная селекция. В конце концов, человек наполовину животное, на девять десятых вода, на треть дерьмо, а эта хрупкая субстанция, коя и есть человек, сдувается, как пыль. Фу!

Они вышли из лифта, веселые и довольные. Или как лучше? Веселые и довольные, они вышли из лифта.

– Привет вам, Лоди! – сказал Юрай, протягивая цветы Лидии Алексеевне. – Вы же меня приглашали?.. И я у ваших ног.

– Боже! Кого я вижу! – защебетала Лидия Алексеевна, открывая дверь, и первое, что увидел Юрай при щелкнувшем свете, – сортирную лужайку.

Лодя поставил чемодан и сумку с теми самыми чертовыми ботинками.

– На подоконник, пожалуйста, – сказал Юрай. – И будет совсем как дома.

– Пошел ты, – ответил Лодя. И Юрай отметил: он не боится. Ничуть. Ну может, чуть-чуть, капельку, но нет у Юрая верха даже сейчас, когда он все знает и все понял.

– Напомнить историю? – спросил Юрай.

– Давайте! Интересно! – засмеялась Лидия Алексеевна. – Я обожаю ужасы.

– Пошел он к черту, – процедил Лодя. – У него нет никакой истории. Иначе он пришел бы не один, а то и вообще не он. Ложь! – закричал он на Юрая. – Я не хочу слушать твою ложь! Ты вонючая бездарная ищейка, ищешь не там и не того.

– Там и того, – твердо сказал Юрай и взял Лодю за запястье. На руке не было часов, но зато остался четкий белый след от «Сейки». – Я заметил это еще дома, когда ты приезжал на мотоцикле пудрить мне мозги. А Иванычу часы нравятся.

Юрай отбросил Лодину руку.

– Гад, – сказал он, – гад! Оля? Куда дел девчонку?

– Слушай, – спокойно сказал Лодя женщине, – вызывай милицию. Его пора вязать.

Она подошла близко к Юраю и смотрела на него с нескрываемым любопытством.

– Между прочим, – сказала она врастяжечку, – после того, как вы меня водили в редакции в темный угол, я сняла побои. Вот еще остался синяк с тех самых пор, – она задрала юбку, демонстрируя черный подтек в весьма близком приближении к деликатному месту.

– Врешь! – сказал Юрай. – Врешь! Я знаю, как это делается. Как с Ритиной справкой.

– Голубчик! – засмеялась она. – Ты же сумасшедший! Это кто ж такая Рита?

– Не надо, Лодя, – сказал Лодя. – Я ему скажу одну малюсенькую вещь. Слушайте сюда, товарищ Юрай. Если… Если… Если вы еще раз здесь ли… Или в другом месте… Устно… Или, не дай бог, письменно… Начнете плести свою ахинею… Я не знаю другого способа, как сделать больно вашей одинокой маме… Я говорю это с печальной ответственностью. Едва на меня или на нее, – он обнял Лидию Алексеевну, – брызнет или капнет. А сейчас пошел вон, подонок… И забудь, как меня зовут…

– Вообще-то я его приглашала, – смеялась Лидия Алексеевна. – Так, может, выпьем за мир во всем мире?

– Тогда я уйду, – сказал Лодя. – Тогда без меня.

– Ну, ну… – Лидия Алексеевна насмешливо смотрела на Юрая. – Видишь, малыш, мой мужчина против тебя. Придется тебе уйти… И придется послушаться. У тебя без вариантов, дружок… Без!

И Юрай ушел. Он напился в первом попавшемся кафе и уже не помнил, что было потом. Почему-то оказался в гостинице «Юность» и разбил там стекло. Лежал на диване в холле и слышал, как какая-то женщина уговаривает милиционеров, потом женщина наклонилась к нему, и он не мог понять, откуда он ее знает.

– Ты кто? – спрашивал он. – Ты кто?

И слышал в ответ:

– Свинья! Свинья!

Очнулся дома, трещала голова, мерзкий запах вызывал тошноту, но уже было нечем рвать… Он был грязен, противен, слаб… На столе лежала записка: «Ты мне должен 1540 рэ за разбитое стекло… Я не такая богатая, чтоб ждать долго. Н.».

Он не мог понять, кто такая «Н.».

Позвонили из редакции, чтобы выяснить, где его носят черти и как им отвечать милиции?

– Я ее не трогал, – пробормотал Юрай. – Клевета.

– Господи! Юрай! Проспись! Кого – ее? Ты разбил стекло!

– Да, – сказал Юрай. – Я такой. От меня много шума…

Редактор предложил Юраю уйти по собственному желанию.

– Дело не в милиции, старик, это дело житейское. Но последнее время проку от тебя чуть. Редакция, как ты понимаешь, не собес.

Одновременно пришло три письма. От мамы, Нины Павловны и, как ни странно, Алены.

«Юрай! – писала Алена. – Кажется, мы припухли здесь навсегда. Карел в больнице будет еще неизвестно сколько, горе, ужас. Хорошо, что есть добрые люди. Скажу – кто. Заика Валдай. Он дал мне денег и вообще поговорили. Он сказал, чтоб я тебе написала правду, а то получается – мы в чем-то виноватые. А мы просто несчастные. Дело в том, что мы с карелом не расписаны, потому что он официально женат на больной женщине-паралитичке, и она лежит в больнице под Константиновым. Они все из одной северной экспедиции – карел, эта его жена и Маша Иванова, которую я сроду в лицо не видела, и когда с ней выпивали в поезде, понятия не имела, кто она. Карел уже восемь лет дает родне деньги, чтоб за женой ухаживали и не выписывали на шею карелу и на нашу общую шею. Деньги он передавал через Машу. Должен был сделать это в Москве, но они не нашли друг друга, разминулись. А в поезде увиделись и договорились про Харьков. А потом пошло все одно к одному, мы даже хотели уехать, и на тебе. Заика тоже тебя боялся, потому что он стоял возле окна Риты и сказал ей – так он говорит, – что лучше всего ей сдохнуть самой, потому что, пока такие, как она, не сдохнут, земле покоя не будет. Он тогда был выпивши и теперь раскаивается, но не очень, а слабо. А мне еще на мою голову не хватало паралитички. Так что мы, Юрай, просто несчастные, а не убийцы, как придумала твоя дурная голова».