Галина Щербакова - Трем девушкам кануть

– Купила?

– Нет. Сапоги ему купила. Высокие, а легкие, и на толстой подошве.

«Где эти сапоги? – подумал Юрай. – Кто их унес? Хотя Зина Карповна вполне могла их под шумок экспроприировать, обувь, да еще хорошая, всегда в цене. Опять же… Уточнить бы все это, но он тут, на лавочке возле зеленого дома, а сапоги где? Скорей всего, у Лоди. Он тогда пришел к Маше, что говорил-делал – темная история, но сапоги унес. Хозяйственный мужичок. Вместе с альбомами почему-то… А деньги в вазе оставил. Не заметил? Или на похороны?»

– Скажи мне еще про Лодю…

– Ты на него грешишь? Да?

– Ну, предположим. Лодя – это Владимир? Во-лодя… Скажи, а имя Олдос тебе ничего не говорит?

– Я книжку у нее видела, когда она приезжала в позапрошлый раз. Косметическая. Там была запись: Ирме от Олдоса, что ли… Я ей говорю, мол, нехорошо воровать книжки. А она: «Тоже мне – воровство!» Рецепт, говорит, тут хороший для отбеливания кожи. Ты же видишь, я волосы выкрасила в черный? Мне одна умная баба сказала: учти, черный требует хорошего цвета лица. Это, между прочим, точно. Ну вот я и нашла рецепт. Слушай, ты меня достал! Про что мы говорим? Ты можешь мне по-человечески сказать, как ее похоронили? Как это было?

– По высшему разряду, – ответил Юрай. – Сыпали цветы по дороге, приговаривали. Поминали.

– Это хорошо. – Майя затянулась и удовлетворенно покивала головой. – А Лоди, значит, не было, раз ты пытаешь про него?..

– Сечешь… Выяснилось, никто не знал, где его искать.

– Это из-за жены… Редкая, говорят, стерва. Они таились, потому что просто ее боялись.

– Но ведь вроде все было решено?

– Это Машка так говорила – решено. А сейчас я думаю: он ей вполне мог мозги пудрить! Я допускаю даже, что у него с женой был полный комфорт. Машка – баба удобная, горячая, не бедная. А может, он был в командировке?

– Скажи, а эта история с билетами?

– А что с билетами? Кто-то Машку попросил взять билет для какой-то бабы… Машка наглая, она меня этими просьбами заманила.

– А как ты билет отдавала?

– Как? Как? Отдала Машке, а она должна была передать… Она от меня прямо позвонила какой-то тетке, и они договорились встретиться у метро.

– Билет для этой тетки?

– Нет… Для какой-то ее знакомой… Женя, вроде…

– Маша жила у тебя?

– Да ты что? Где у меня? У нее была гостиница «Юность», отдельный номер. Там какая-то цепочка. За билет, который я, дура, продавала за так, Машке – гостиница. Ты – мне, я – тебе. Но лично мне – ноль. Ладно… Я пойду… Нету Машки… Это мне еще надо переварить. Я считала ее бессмертной, столько в ней было жизни. Я уже размечталась об этом домике в Таганроге, как туда поеду. У меня дети аллергики. Им нужно море. Это ж надо! Стоило нашим мечтам сомкнуться, и Машке – конец. Такое мое счастье.

Майя как-то сразу бурно заплакала, по-детски глотая слезы вместе с дымом, сморкаясь. Стало видно, что у нее не очень чистое лицо, слезы проделывали бороздки во вчерашней пудре и креме, и позавчерашняя тушь отмокла и потекла грязью, и Майя размазывала все это, делаясь похожей на обиженную девчонку, а короеды подошли и замерли, глядя на плачущую мать. И было в них такое привычно покорное ожидание, безропотность, смирение, что у Юрая сжалось сердце. Вот и не детдом, а родная мать, а все равно вроде и сиротство, которое существует не по обстоятельствам судьбы, а как бы по признаку крови, по генетическому коду. Что же это такое, братцы? Что же это за биология? Или что там еще за наука?

В гостинице «Юность» работала однокурсница Юрая, которую он все годы учебы на дух не переносил. Она платила ему тем же, а ребята, решая какие-то студенческие вопросы, всегда говорили так: «Исключаем Юрая и Нелку как крайности… Оставшихся берем в расчет».

Юрай смеялся, ему его крайность нравилась, а Нелка заводилась, потому что свои крайности ей не просто нравились, а считала она их единственно верными.

Она так бы и пошла по партийно-комсомольской линии, но линия кончилась, и бывшие дружки из ЦК комсомола устроили ее в гостиницу. «Пока, – сказали они ей. – Наше время придет и будет нашим». По причине журналистской беспомощности Нелка не сопротивлялась. И теперь что-то там делала на ниве нашего ненавязчивого сервиса.

Можно было позвонить. Но Юрай побоялся, что сразу сцепится с ней, а ему надо было вести разговор аполитичный и светский, чтоб получить одну маленькую справку. Потому Юрай поехал сам.

Нелка вся вытянулась и напряглась. Юрай ни с того ни с сего подумал, что ближе всего к смерти находится момент напряжения, каменения, а ближе всего к жизни – кайф, расслабуха. Твердое – мертвое. Мягкое – живое.