Галина Щербакова - Трем девушкам кануть

– Не при мне…

– Значит, позже, – согласилась Люба. – Они и меня тогда угостили. Круглая такая конфетка, а сверху орешек. А я орехи обожаю.

– А как они между собой говорили? Покойницы?

– Ой! Ужас какой – это слово! – Люба даже вздрогнула. – Нормально. Как в поезде говорят?

– Не было у вас ощущения, что они были знакомы раньше?..

– Нет, что вы! Точно не знакомы. Когда была посадка, один мужик из другого вагона просил кого-нибудь обменяться, чтоб быть с женой, она в нашем вагоне ехала. Ну, он к мужчинам приставал, потому что у него верхняя полка… Он такой шебутной, заходил и все спрашивал: «Вы тут как? Родственники? Знакомые?» И эта… Ну, черненькая, его отбрила. Мы, говорит, пассажиры на законном основании, а остальное не ваше дело. Он обменялся с другим купе. А эта, первая, которая умерла в поезде… Сказала, что, если б не верхняя полка, она бы поменялась. Неудобно же мужу и жене ехать в разных вагонах. Черная на нее зыркнула с таким, знаешь, чувством… Я думаю, если б ты тогда с той сексуально озабоченной не пришел, они бы и не разговаривали. А ты их разболтал… А всегда лучше, когда в купе мир, а не напряг… Так люди людей ненавидят. Просто смотреть страшно. Знаешь, у нас каждый человек, как пионер, готов к убийству. Че-сло и господи прости.

– Не ври, – сказал Юрай. – Не каждый. Через одного.

С верхней полки опустила голову Таня. Сонная, кудлатая.

– Я тут подумала. Если шприц, то и ампула. Ампулы не было. А знаешь, что было? Муж этой твоей Риты ни капельки не был горем убит. Он в купе зашел и так глазом все обшарил, что я ему грубо сказала, хоть и знала, что у него горе: «Чего это вы тут шныряете?» А он – поверишь – морду тут же поменял. И голосом таким слабеньким бормочет, что, мол, смотрит последнее пристанище… А я – как дура. Слова слышу и глазами вижу. Чему верить – не знаю. Вот ты скажи, что важнее – глаза или уши?

– Ты не права, – категорично заявила Люба. – Я видела другое. Лицо у него было черное. Цветы белые, а лицо черное от горя. Представить такое! Приехал встречать живую, а тут – на тебе…

– А кто из вас в Харькове не спал? – спросил Юрай.

– Я, – ответила Таня. – И черненькая не спала. Злилась… Оказию, говорит, жду. Сделаешь человеку хорошее, и он тебе садится на лицо.

– А Рита спала?

– Нет. К ее окну подходил мужик. Что-то говорил в окно. Но не поручусь, что ей. Может, просто пьяный. Лыка не вязал.

– Может, заика?

– Ну, не знаю, – сказала Таня.

– Заику я знаю, – оживилась Люба. – Замечательный дядька. Он часто ездит в Москву из Юзовки. Хозяйственный. Ну и что, что заика? Да лучше б все были заики и немые, чем пьяные и ленивые. И трепачи к тому же…

Другой бы спорил, Юрай не стал. Он думал, что вся эта его возня была пустым номером (трепотня, как сказала умная проводница). И ничего у него не осталось, никаких зацепок, кроме открытки с адресом Майи.

Конечно, разговорись карел… Но на какой кобыле к нему подъехать, чтоб не стал он срывать бинты? Тут нужен не дилетантский подход, а профессиональный. Значит, надо переговорить со знакомым из МУРа, Леоном Градским. Пижон из пижонов, но голова есть. А главное – он может выслушать. У Леона такое замечательное свойство – закрыв глаза, слушать, слушать и слушать… Интересно, почему он при этом закрывает глаза? Смотрел бы, наоборот, на говорящего, подлавливал в лице лживость там или туман иносказания… «Спрошу его об этом, – подумал Юрай. – Обязательно спрошу».

Леон оказался в командировке. Поэтому начинать пришлось с Майи. Юрай поплутал во дворах Бутырского хутора, пока нашел нужный дом, который стоял вопреки здравому смыслу, был выкрашен в ярко-зеленый цвет и окружен сплошь низко обрубленными деревьями. В общем, дизайн еще тот, но еще та была и Майя. Она долго смотрела на Юрая с порога квартиры, потом сказала:

– С этой идиоткой не соскучишься. Вечно кого-нибудь пришлет.

Юрай еще не сказал ей о смерти Маши. Он назвал себя знакомым, которому нужно было поговорить.

– Чего тебе нужно – я знаю. Билеты. И чтоб туда и обратно. И чтоб нижняя полка. Но я уже сказала Машке: за так больше никому. Даром и прыщ не вскочит. Так что, если этот вариант тебе годится, пошли на улицу договариваться. Мне как раз детей надо выгулять, чтоб крепче уснули, черти. У меня ночная смена, а мужик у меня гулевой.

Она вышла с двумя детишками-погодками, держа в зубах незажженную сигарету. Прикурила уже на улице, вдохнув дым со стоном, с наслаждением. Юрай понял: она не курит дома из-за детей, и как-то сразу проникся добрым чувством, хотя вид Майи к этому не располагал. Неаккуратная мальчиковая стрижка, обкусанные ногти, искривленные набок туфли. И при всем этом на фоне зеленого дома и подрезанных до детского роста деревьев она была живописна и даже соблазнительна этими своими не очень чистыми, но красиво закинутыми ногами.